– Он мне сразу не понравился, – зловеще цедил Угрюмый. – На «утку» похож. И говорить при нем было нельзя, и бабки показывать. В гробу я видал таких друзей детства... Может, еще пионервожатого приведешь или комсорга?

Он избегал смотреть в глаза пахану, которого обвинял в нарушении конспирации и неосмотрительности, но сам факт таких обвинений говорил о том, что авторитет Клыка сильно пошатнулся. Это было ясно и присутствующим – шестерым главарям наиболее крупных кодланов района, которые всем своим видом давали понять, что согласны с Угрюмым. Они тоже смотрели в сторону, но Клык знал, каким окажется выражение их глаз, когда подойдет момент. Знал он и то, что, если не переломить ситуацию, критический момент наступит очень скоро.

И хотя Угрюмый во многом был прав, недавно чудом избежал гибели и потерял товарищей, ему не следовало говорить того, что он сказал.

В не успевшей прогреться комнатке подмосковной дачи наступила зловещая тишина. Клык пожевал губами и, навалившись грудью на плюшевую скатерть круглого стола, внимательно осмотрел тесно сидящих вокруг мужчин, чьи лица полностью подтверждали теорию Чезаре Ломброзо о преступном типе человека. Массивный подбородок самого Клыка, развитые надбровные дуги и глубоко посаженные маленькие глаза выдавали его склонность к насильственным преступлениям, хотя в основном «послужной список» Зонтикова в информационном центре МВД составляли кражи.

Томительная тишина обычно прерывается чемто страшным. Угрюмый первым поднял голову, вызывающе встретив холодный, как у рептилии, взгляд пахана, который вот-вот должен был стать бывшим. И остальные, осмелев, перестали рассматривать пятна на красном плюше, одновременно уперев в Клыка угрожающие взоры.

В тот же миг тонкие губы Зонтикова разомкнулись, звук плевка и блеск змеиного жала совпали с истошным криком Угрюмого, которому бритвенное лезвие вонзилось в левый глаз. Струей брызнула кровь, и он обеими руками зажал рану, но в следующую секунду Клык перегнулся через стол и взмахнул рукой. Крик оборвался, и тело Угрюмого кулем свалилось на пол. Из правой глазницы торчала черная ручка обычной отвертки, которая в умелых руках не уступает финке, но, в отличие от нее, может всегда храниться при себе, не угрожая статьей в случае обнаружения.

– Значит, решили мне «правилку» устроить? – тихо и очень страшно проговорил Клык. – А кто вы такие, падлы сраные? Меня всесоюзная сходка короновала в Ташкенте... И судить только всеобщий сходняк может! Или забыли Закон?

Он пригнулся к столу и снизу гипнотизирующим взглядом осматривал каждого из шестерых, одного за другим. Тонкие губы зловеще, не по-человечески изгибались, и казалось, вот-вот мелькнет еще одно жало...

Тертые урки бледнели и опускали головы. Они привыкли к убийствам, и впечатление на них произвело не только то, что сделал Клык, но и как он это сделал.

Обычный человек не владеет такими способами убийства. Только матерые зубры, оттянувшие в зоне не один десяток лет... Об этом ходит много легенд, но одно дело – слушать зековские байки, а другое – увидеть кровавую расправу своими глазами.

Клык подтвердил принадлежность к высшей преступной касте, и шестеро за столом задвигались беспокойно, осуждающе посмотрели друг на друга, как бы отыскивая того, кто посмел усомниться в неприкосновенности пахана. Не найдя такого, шесть пар глаз сошлись на мертвом Угрюмом.

– Давайте вынесем этого демона и закопаем поглубже, – сказал Гвоздодер. Виновный в посягательстве на авторитет был обозначен.

– Подождите копать, – обычным голосом продолжил Клык, и все поняли, что инцидент исчерпан. – Кто наших ребят побил – дело ясное. Я этому бесу Седому сказал, что всех их людей в зонах в петушатник загонят, если бабки не отдаст... Авторитет обвел взглядом преданно внимающих каждому его слову блатных.