— Все сразу? В первый же день?

— Вот именно. Все сразу, все за день.

— У нас ведь уйма времени, Гайойя.

— Да?

Он улыбнулся и притянул ее к себе.

— Времени на все хватит.

Чарльзу нравились ее нетерпение, безудержность, пыл и задор — этим Гайойя разительно отличалась от прочих, но в остальном была такой же, как все. Невысокая, гибкая, стройная, темноглазая, смуглая, узкобедрая, широкоплечая… как тьма-тьмущая неотличимых друг от друга братьев и сестер, средиземноморцев, шаловливых и непоседливых, словно созданных для проказ и авантюр, любителей бело-сладкого вина днем и терпко-красного ночами. Все как один стройные, все как один ротастые, все как один глазастые. Чарльз ни разу не видел среди них кого-то на вид младше двенадцати или старше двадцати. Гайойа чем-то отличалась, но чем, он в точности не знал, зато прекрасно понимал, что любит он ее как раз за эту неуловимую, но примечательную непохожесть. Как и она его, наверное…

Чарльз не спеша прошелся взглядом с запада на восток, от Лунных врат, что на широкой улице Канопус, до гавани, и дальше — до гробницы Клеопатры в конце протяженной косы Локиас. Все выглядело подлинным, казалось достоверным: обелиски и статуи, мраморные колоннады и внутренние дворики, усыпальницы и рощи, роскошный и сверкающий языческий город. Не обошлось и без курьезов: вблизи общественного парка виднелась мечеть, а неподалеку от библиотеки — не что иное, как христианский храм. А краснопарусные, ощетинившиеся мачтами корабли в гавани явно относились к Средним векам, причем к позднему Средневековью. Подобные анахронизмы встречались во всех прочих городах. Ну и что? Всем это нравилось. Уж если веселиться, так с размахом. Рим, Александрия, Тимбукту — а почему бы и нет? Создать Асгард — полупрозрачные мосты, дворцы, мерцающие в объятиях льда, а потом, когда прискучит, все разрушить, заменив низкими строениями Мохенджо-Даро? Почему бы и нет? Однако ему было жаль уничтожения изящных скандинавских чертогов ради кирпичиков припавшего к земле, невзрачного, иссушенного солнцем городишки.

«Все у них не как у людей».

В Асгарде краем уха он слыхал, что вскоре разберут Тимбукту, взамен которого построят Византий. Какие проблемы в пятидесятом веке? Но — не более пяти городов одновременно.

— Важное ограничение, — прокомментировала Гайойя данное явление в их первую совместную поездку, когда речь зашла об этом. Но почему, видно, сама не знала, а может, не считала нужным сообщить.

И снова Чарльз стал всматриваться в море. Представил, что туман на горизонте вдруг сгустился, став новым городом: стремящиеся в небо башни, сверкающие купола дворцов… Что ж, этим людям сотворить подобное несложно. Просто возьмут и вытащат из соответствующей эпохи весь город целиком, с императором на троне и с хмельною солдатней, на улицах творящей безобразия, с перезвоном соборных колоколов… А почему бы и нет? Тимбукту есть. Александрия есть. Константинополя хочется? Пожалуйста, вот вам Константинополь! Да хоть Лeмурия, или Авалон, или Атлантида! Все по Шопенгауэру: мир как воля и представление. Именно так! Без устали шныряют эти люди из дива в диво. И отчего бы не возникнуть Византию?

«Здесь места дряхлым нет, — неожиданно всплыли в памяти строки. — Зато в разгаре неистовые игрища юнцов; реликты птичьих стай в любовной яри…»

Да-да! Вот именно! Они ведь могут сотворить все, что угодно. Да хоть и его самого. И тут Чарльз не на шутку испугался.

Вновь проклятые вопросы, которые давно перестал себе задавать: «Кто я? Как тут оказался? Откуда эта женщина рядом со мной?»

— Чарльз? Язык проглотил? — накинулась не выносившая молчания Гайойя.