Только нет здесь белесой полыни, молочая, шалаша бахчевника. А так все то ж. Ни малейшего движения воздуха. Казалось, вымерли и птицы, и все живое на земле. Серая дорога слилась с серой луговиной. Пыльные гимнастерки прилипли к телу. Пехота брела позади, то и дело перекладывая ружья в кожаных чехлах с плеча на плечо, с трудом передвигая до крови растертые ноги, пригибаясь от тяжести трижды проклятых двухпудовых желтых горбов-ранцев из телячьей кожи шерстью наружу, патронных сумок на поясном, ремне, сухарных запасов. Горячая пыль лежала на шинельных скатках, суконных кепи, на когда-то белых холщовых брюках и рубашках, на побуревших сапогах с длинными голенищами, на медных, продолговатых, немного изогнутых котелках, нависла тучей над войском. Тащились офицерские повозки с чемоданами, окладными кроватями, самоварами, тоже покрытые горячей пылью. На коротких привалах солдаты, составив ружья в козлы, валились на спекшуюся землю.

…Проскакал к походной заставе есаул Афанасьев. Суходолов уважал этого справедливого, хотя и строгого офицера. Вчера есаул пытался заплатить болгарину за харч, а тот сказал ему с укором:

— Не обижай нас, сынко! Если хоть грош возьму — бог не простит. Вы пришли на смерть и лишения ради нас, бросили свои дома, семьи и чтобы после этого…

Афанасьев обнял болгарина:

— Не серчай, отец…

«Да, хорошие они люди, — подумал Суходолов о болгарах, — за таких погибнуть не жаль. Когдась теперя повидаю Кремену? Че это она гутарила на прощание: „Аз ще те чакам“ Верно, ласка́вое, потому глаза глядели… Доси замирает сердце, как глаза глядели… Надо спытать у кого из болгар — че гутарила Кремена?»

Фаврикодоров пришел к Ганчо Юрданову на второй день после форсирования русскими войсками Дуная.

— Дождались светла дня! — встретил его радостным восклицанием Ганчо. — А коня твоего я попридержал. Соседи расспрашивали: «Откуда конь?» Сказал: «За бесценок у бежавшего торговца купил». Поверили, нет ли, не знаю, а конь жив и тебя ждет.

Не задерживаясь в Систово, — таков был приказ майора Радова, — Фаврикодоров под утро выехал из города раньше русских войск, держа путь в сторону Плевны. На нем снова турецкий костюм, и он не очень ловко трясется на коне, как беглец от русских, османлис, желающий заняться подрядами для армии.

Путь оказался неближний — восемьдесят верст — и небезопасный. Правда, у него был паспорт-емтескереси, на имя турка Хасана-Демержи-оглы.

Фаврикодоров торопил невзрачного коня: оставались позади сухие овраги, кровли землянок, схожие с небольшими курганами безлесые холмы, редкие поместья-чифлики, пастбища с густой, но уже начинающей усыхать травой, стоячие камни мусульманских могил, кукурузные поля и виноградники, одинокая скирда с неведомо как попавшим на ее верхушку псом.

То там, то здесь встречались печные трубы сожженных башибузуками сел. В их отрядах было много убийц, разбойников, выпущенных из тюрем, — отребье разного толка. Они грабили болгарские селения, и действия эти поощрялись султаном, а особенно — главарем бандитов Юз-баши Ахмед-Юнус-беем, живущим в Адрианополе. Он нанимался со своими висельниками к пашам и объявлял башибузукам, что каждое убийство гяура приближает к раю.

Утром Фаврикодоров миновал село, где все жители были зобаты, говорили оттого, что пили воду, куда падали листья волошского ореха.

В этом селе, теперь уже оставшемся за спиной, Фаврикодоров видел, как башибузуки взялись было зашивать живого грудного ребенка в труп вола, да поленились, бросили эту затею.

…Наконец Фаврикодоров сделал привал в небольшом селе, и, хотя более всего избегал этого, наткнулся на башибузуков. Они расположились на траве, между мечетью и корчмой.