– Погодите, я думаю, – отмахнулся он рассеянно, и только потом взвился, так поспешно вскинув голову, что едва не потерял равновесия. – Акорна? Что за…

– Мы тебя спасаем, – терпеливо объяснила девушка.

– Кто это «мы»? И у вас не найдется, куда записать мои выводы? Не хотелось бы их потерять, а чертить схемы на запотевшей стене, знаешь…

– Чтоб десять тысяч бесов побрали твои диаграммы и утопили в навозных ямах Шеола! – выпалила Акорна, немного подправив по ситуации любимое проклятье Рафика. – Хочешь тут сидеть, пока тебя пытками не заставят активировать компьютер «Акадецки»? Или все же оставишь свою математику на пару минут, чтобы влезть по канату?

Калум с сомнением глянул на тонкий тросик, потом – на узкий зев вентиляционной трубы, откуда доносился шепот Акорны, и наконец, с сожалением – на еле видные чертежи на стене.

– Да ну, – пробормотал он, – потом все докажу заново.

Пропихнуться в отверстие широкоплечему горняку оказалось куда сложнее, чем тощему Хоа или Акорне. Когда пилот, казалось, застрял напрочь, Маркель решил воодушевить его перечислением излюбленных паломелльских пыток. В завершение тирады он предположил, что, если пилот действительно не может пропихнуть плечи в трубу, то пятки его болтаются, без сомнения, на самой что ни на есть удобной высоте.

– А Нуэва Фаллона, – добавил он, – любит играть со спичками.

Последним судорожным усилием Калум протолкнул вперед сначала одно плечо, за ним – другое, и вполз в вентиляционную трубу, не выпуская из рук тросика.

– Да ну, – прохрипел он, когда Акорна принялась причитать над его рассаженными плечами, – это только шкура, до свадьбы заживет.

Они вернули на место решетку и двинуться обратно, за доктором Хоа. Ученого неудержимо трясло после всего пережитого.

– Я мирный человек, – шептал он, будто извиняясь. – Я всего лишь ученый… и я пытался бежать от подобных негодяев… только чтобы оказаться у них в руках вместе с вами…

Акорна мимолетно коснулась рогом его щеки, и судороги стихли. К концу пути им, впрочем, пришлось обвязать Хоа тросом – Акорна тянула его за собой, в то время, как Маркель подталкивал, помогая одолевать стыки и фартуки, сочленявшие километры и километры труб и коробов. Когда они добрались до убежища Маркеля, юноша тут же сунул в ухо динамик подслушивателя, а Акорну жестами попросил устроить доктора Хоа поудобнее в куче одежды и самогреющих одеял.

Девушка только рада была помочь, а заодно – исцелить раны ученого. Судя по всему, его жестоко избивали еще до того, как паломелльцы взялись планомерно увечить его руки, и, по совести сказать, Акорна не винила его за то, что Хоа не сумел сохранить в тайне свое открытие, равно как и в том, что хань-киянец поддался отчаянию и страху. По мере того, как целительный рог заживлял его раны, Хоа озирался все спокойней и сдержаннее, а, когда Акорна завершила свой труд, поймал ее за руку. Глаза его сияли любопытством и умом.

– Ци-линь ? – спросил он так тихо, что Маркель, подслушивавший переговоры по внутрикорабельной сети, не мог его услышать.

Девушка с улыбкой приложила палец к губам, как это делал ее юный проводник.

Хоа прикрыл на миг веки, показывая, что понял, потом коснулся подживающим кончиком хрупкого пальца сначала своих губ, потом – ее. Акорна подала ему флягу с водой, отделив одну от целой грозди развешанных по стене. Хотя ученый вцепился во флягу, как и можно было ожидать от томимого жаждой, девушке не пришлось напоминать ему, что пить следует мелкими, нечастыми глотками, заново приучая тело к влаге.