Как-то в пятницу, в час ночи, он шел по мощеной улочке. Впереди из бара выкатилась стайка гуляк. Он замедлил шаг, чтобы с ними не сталкиваться, а потом двинулся дальше, что было непросто из-за неровностей тротуара.

Когда он проходил мимо бара, оттуда выскочил еще один посетитель и хотел уже броситься вслед за своими спутниками:

— Эй, меня-то подождите!

Франсуа-Максим оказался нос к носу с трейдером, которого они недавно слушали на интервью.

Парень остановился, озадаченный, задумался, не веря. Свет фонаря падал прямо на них, и в его оранжевых лучах была отлично видна каждая черточка, каждый сантиметр их лиц — как в операционной. Он узнал банкира, который его оскорбил:

— Так… так… да быть такого не может!

Губы у него изогнулись от смеха, потом глаза, все лицо и все тело… Трейдер хохотал как безумный.

Франсуа-Максим застыл и не реагировал.

Трейдер держался за живот, согнулся пополам, попытался восстановить дыхание, радуясь своему открытию.

Франсуа-Максим вырвался из круга света и пустился бежать. Увы, у него не было привычки бегать на каблуках, и он несколько раз подвернул ногу, что еще дополнительно развеселило оставшегося у него за спиной парня. Он несколько раз куда-то свернул и наконец скрылся от этого типа, ускользнул от его насмешек.

Он вызвал такси и вернулся домой. Хотя он подвергся унижению, но, кроме обиды, он чувствовал странное облегчение: эта вылазка будет последней, он точно знал; больше он не будет переодеваться, он уже испытал все удовольствие, которое это может принести, и удовлетворил свою потребность в таких экспериментах. Инфернальный смех того трейдера исцелил его, оказавшись убийственным, но полезным лекарством.

Когда таксист привез его на площадь Ареццо, ему показалось, что по крыше дома движется какая-то тень. Он было решил, что ему померещилось, но снова заметил между печными трубами силуэт. Тут появился какой-то прохожий, выгуливающий собаку, и Франсуа-Максим укрылся у себя, чтобы не рисковать, что его узнают. Он быстро поднялся к себе в спальню, стянул с себя одежду, стер весь макияж одной салфеткой, накинул мужской халат, вооружился клюшкой для гольфа и поднялся на чердак. Без всякого сомнения, кто-то забирался к нему в дом через крышу.

Когда он открыл люк, ведущий на крышу, в лицо ему хлынул прохладный воздух, но он не обнаружил ничего необычного. Или то, что он видел, был мираж, или человек просто ускользнул.

Он в задумчивости спустился по лестнице, осмотрел каждую комнату, чтобы убедиться, что нигде не прячется посторонний, заглянул в спальни детей и, успокоившись, вернулся в свою.

Дни потянулись за днями обычной чередой. Ночи тоже. Вечера Франсуа-Максим проводил с детьми, потом шел спать и заставлял себя уткнуться в какой-нибудь роман, пока не начинало клонить в сон.

Как-то утром он получил письмо из Нигерии, и сердце у него забилось быстрей. Ниамей? Не тот ли это город, куда двадцать лет назад уехала сестра Северины во время гибели их семьи? Он пытался известить ее о кончине сестры при помощи дипломатических служб.

И действительно, письмо было подписано: Сеголен. Он прочел следующее:

Дорогой Франсуа-Максим, позвольте мне назвать Вас «дорогим», потому что я благодарна Вам за то, что Вы меня известили, и за то, что взяли на себя заботу о детях моей сестры, у которых теперь нет никого, кроме Вас.

Я буду краткой. Если я начну расписывать детали, письмо превратится в роман.

Я любила мою сестру Северину. Только что я долго плакала, узнав о ее трагической гибели. И если я уже много лет с ней не общалась, то дело тут было не в ней, а в окружении, к которому она принадлежала, — словом, в наших родителях. Я не буду тратить Ваше время рассказами о том, что, кроме тоски по умершей сестре, я испытываю ужасное чувство вины, потому что 1) это очевидно и 2) у меня нет ни малейших угрызений совести.