Меня пронзила красная стрела огня, я закричала и заплакала.

Тед стоял перед зеркалом. На его лице застыло выражение клинического интереса, столь характерное для Мамочки. Снова и снова вонзая иглу, он сказал:

– Я перестану, только когда ты мне пообещаешь.

И я действительно пообещала.

О жизни мне известно кое-что такое, чего не знает Тед, потому что это слишком болезненно. Никто не может выдержать столько страданий. Я попыталась ему это объяснить. «Плохи дела, Тедди. Мамочка рехнулась, хотя для тебя это не новость. Она больше себя не контролирует, поэтому в один прекрасный день зайдет слишком далеко и прикончит нас. Нам лучше самим найти выход из положения. Мы не обязаны постоянно чувствовать себя плохо. Возьми нож или веревку. Иди спрячься в озере. Углубись в лес, пока вокруг все не окрасится в зеленые тона. Благословение финала». Тедди попытался закрыть уши, но полностью заткнуть мне рот не смог. Мы с ним две части одного целого. По крайней мере, должны быть.

Вскоре после этого я впервые попробовала нас убить. Попытка вышла так себе, но при этом показала Тедди, что у него нет желания умирать. Он придумал способ заставить меня молчать и теперь, когда принимался меня мучить, включал Мамочкину музыку. Боль была такая, что в нее превращались сами ноты, давая ей возможность вплетаться в воздух. Агония прекращалась, только когда я наполовину уходила вниз, в мрачный морозильник, а тело оставалось совершенно пустым. И очень быстро научилась исчезать при первых переливах гитарного аккорда.

Тед ничего не знает. Мне все еще приходится с ним воевать. И я сильнее, чем он думает. Порой, когда он уходит, вместо него приходит совсем не Малыш Тедди, а я. И когда обнаруживает, что у него в руке зажат нож, – то это я пытаюсь сделать то, что должна.

Но мне все же не хватило сил. Тед слишком крепко держит меня в своей власти. Мне пришлось подговорить сделать это кошку. Так вот мы до всего этого и дошли.

Тед

Она, должно быть, заподозрила, что вся ее жизнь вот-вот рухнет. Полиция приходила в больницу, на старую Мамочкину работу, и задавала вопросы. Ребятишки в детском саду, где она работала теперь, стали на удивление неуклюжими. Раньше самым неловким был Тедди, и серьезное вмешательство, от которого на теле оставались следы, она приберегала для него. Но в последнее время его ей уже не хватало. Нашлось слишком много детей, которые никогда не падали, но им кто-то накладывал швы.

Накануне вечером Мамочка долго меня штопала. Результат ее усилий до сих пор повергал меня в дрожь. Я пришел на кухню за стаканом воды. Мамочка стояла на цыпочках на стуле. В руках у нее был кусок бельевой веревки. В дождливые дни, такие как сегодня, она растягивала ее через всю кухню и сушила свои чулки. Колготок она никогда не носила.

– Тедди, – сказала она мне, – ты парень высокий. Помоги мне, я никак не могу перебросить эту чертову веревку через балку.

Мне странно было слышать ругательство, произнесенное ее элегантным голосом с легким акцентом. Я встал на стул и перекинул веревку через поперечный брус.

– Спасибо, – вежливо поблагодарила она, – теперь ступай в магазин и купи себе мороженого.

Я в испуге посмотрел на нее. Мороженое мы покупали только раз в году, на ее день рождения.

– Но ведь от него портятся зубы, – сказал я.

– Теодор, прошу тебя, не надо со мной спорить. Когда вернешься, тебе придется выполнить одно не самое приятное задание. Ты запомнишь то, что я сейчас скажу? Записывать ничего нельзя. Я практически сразу потеряю сознание, поэтому повторить тебе ничего не смогу.

– Думаю, что запомню, – ответил я.

– Тебе нужно будет кое от чего избавиться. Оно останется здесь, на кухне.