По Лорел-Каньон-бульвару проехал очередной автомобиль, и вэн покачнулся на рессорах.

Остаться в Лос-Анджелесе? – спросил он себя, изумленный уже тем, что эта мысль вообще пришла к нему в голову. С какой стати? Ведь она, Лоретта Деларава, работает здесь и, более чем вероятно, так и живет в одной из квартир в «Куин Мэри», стоящей в Лонг-Бич, и каждый день мотается по городу.

Любой поступок, кроме как оставить маску на переднем сиденье и поехать… куда угодно, лишь бы отсюда, будет безумием. «Если даже с сетью «Эдисон» выйдет облом, я смогу найти работу электрика хоть в Санта-Фе, хоть в Канзас-Сити, хоть в Мемфисе, да где угодно. Могу стать неприметным мастером в любом городе в любом конце страны, буду заниматься низковольтными электросетями, штукатурными, плотницкими и сантехническими работами. Стану независимым подрядчиком на мелкие заказы, буду получать оплату преимущественно из рук в руки, а для оправдания перед налоговой службой буду получать чеки по сфабрикованным расходам.

А если я свалю прямо сейчас, то, может быть, и с «Эдисоном» обойдется».

Но в тот пасмурный день он узнал место. Проезжая по улицам на одном из микроавтобусов Деларавы, он несколько раз отмечал, что заранее знает, что увидит, свернув за следующий поворот: обшитый посеревшей от старости вагонкой дом с цветами, растущими в закрепленном под окном ящике, круговой перекресток, ряд кургузых коринфских колонн, тянущийся вдоль Виндвард-авеню.

К Рождественскому сочельнику 1986 года колонны украсили красными пластмассовыми фонариками и гирляндами из искусственных сосновых веток, натянутыми между капителями и прицепленными к проводам, соединявшим между собой светофоры. На тротуарах толпились люди, не удосужившиеся заблаговременно купить рождественские подарки и лакомства, и дети, и собаки на поводках, и едва ли не все парковочные места у тротуаров были заняты – но в памяти он видел безлюдные улицы с белым под яростным летним солнцем асфальтом, в его памяти тени в зияющих окнах и между ослепительно-белыми колоннадами были непроницаемо черны, беззвучны и неподвижны, как уличный пейзаж на какой-нибудь из зловещих картин де Кирико.

Под тяжелым пасмурным небом зимний океан был серым, испещренным длинными полосами пены на гребнях волн, но, к счастью, Деларава не потребовала от съемочной группы спускаться на песок. Сьюки уже была пьяна и надела темные очки, а Пит, дрожа, устанавливал освещение на тротуаре.

Им предстояло отснять короткий сюжет о культуристах, которые, судя по всему, круглые сутки тягали железо в огороженном дворике павильона в конце Виндвард-авеню, но Деларава приготовила какой-то совершенно несовременный реквизит – взятый напрокат «Бьюик» 1957 года, афишу фильма «Жижи», чтобы прикрепить на окно магазина, – и что-то еще в закрытой обувной коробке.

Салливан держал в руках скапулярий и пистолет, и его бил озноб.

«Уехать в Айдахо, – безнадежно думал он, – в Палаус, где выращивают чечевицу вместо картошки. Скоро снег пойдет, а когда всерьез похолодает, на электриков особый спрос. Или, черт возьми, сорваться прямо на Восточное побережье, например в Саг-Харбор, которым заканчивается Лонг-Айленд, – там в низкий сезон будет полно ремонтной работы, да и трудно найти место, чтобы было еще дальше от Лос-Анджелеса».

Но тут же вспомнил – против воли, – как тем промозглым утром Деларава поставила свою обувную коробку на широкий бампер грузовика, и Сьюки, улучив момент, заглянула туда – и, громко завизжав, отшвырнула картонку на тротуар.