– Ну и ладно. – Следователь, похоже, окончательно утомился и желал как можно скорее остаться в одиночестве. – Козлов, отведи его в камеру.

– Счастливо оставаться. – Я пожал немного ошарашенному следователю руку, но Козлов бесцеремонно вытащил меня в коридор.

– Сейчас прогуляешься на интересную экскурсию, – пообещал он, слегка постукивая кулаком по моему невезучему позвоночнику.

– Мне кажется, там нет ничего интересного, – сказал я. – Разве что вы теперь ставите в камеры цветные телевизоры и финскую сантехнику.

Переступив порог камеры и услышав за спиной лязг закрывающейся двери, я осмотрелся и вздохнул. Финской сантехникой здесь и не пахло.

Здесь пахло совсем другим.

Глава 15

В самой дерьмовой ситуации можно при желании выискать свои положительные стороны. Сейчас была именно такая – особенно по запаху – ситуация. И я решил использовать ее для того, чтобы вздремнуть хотя бы пару часов.

С некоторым сожалением я постелил на пол куртку – очень трудно потом будет отстирать – сел на нее и привалился к холодной стене. И закрыл глаза.

Сначала мне казалось, что я вот‑вот засну, и я терпеливо сидел с закрытыми глазами, ожидая желанного момента. Но сон не шел.

Может быть, в этом была виновата не слишком располагающая к отдыху обстановка, может быть, я слишком переволновался, ведь причин для волнения была масса – Сидоров, моя машина, Макс... Может быть, мне мешали заснуть соседи по камере. Их было четверо. Один спал, но не крепко – периодически вскрикивал, бормотал что‑то, размахивал руками, потом просыпался, осматривался ошалевшими глазами, вспоминал, где находится, и укладывался снова. Второй рассказывал анекдоты, причем делал это довольно своеобразно: он излагал сюжеты нудным, еле слышным голосом, словно наказание за провинность. Его слушали двое – бородатый старичок бомжеского вида и широкоплечий мужик в ватнике. Старичок то и дело взрывался отвратительным визгливым смехом, а мужик в ватнике тупо смотрел в пол и совершенно не реагировал – ни смехом, ни мимикой.

При каждом очередном смешке бородатого старика я вздрагивал. Примерно через час я понял, что заснуть мне не суждено. И я принялся изучать надписи на стенах камеры. Они привели меня в философское настроение. Захотелось порассуждать о бренности всего земного, о тщетности и суетности бытия. И зафиксировать вывод афоризмом: «Все бабы – бляди. Особенно Нинка‑официантка».

После десяти утра моих соседей стали по одному вызывать на допросы. К одиннадцати я остался один и совсем уж собрался затосковать, когда дверь открылась, в проеме возник милиционер:

– Кто тут Шумов?

Я оглядел камеру, не увидел других претендентов и поднялся. Меня привели в ту же комнату. Теперь, кроме следователя в черном свитере и сурового парня в плаще, здесь присутствовали Макс и Гарик. Гарик был в форме, он меланхолично жевал резинку и сдержанно поприветствовал меня кивком головы. Макс, напротив, дал чувствам волю.

– Ты так хреново выглядишь! – воскликнул он, оглядывая меня с ног до головы, включая испачканную куртку, которую я осторожно нес на согнутой руке. – Это просто здорово!

– Что я хреново выгляжу? Это здорово?

– Конечно. Я испытываю от этого моральное удовлетворение, – признался Макс. – Ты мне постоянно устраиваешь головную боль, да еще и с утра пораньше... Я искренне рад, что и ты неважно себя чувствуешь.

– Вы за этим меня вызвали? – устало спросил я, щурясь от яркого света люстры.

– Не только, – улыбнулся следователь.