|
Не успел еще никто опомнится, а там уж гудела целая буря. Хотя на небе не было ни тучи, ни облако — это было удивительное небо. Охватившая тот простор заря переливалась исполинскими, живыми языками — словно северное сияние; там виделись склоны невообразимой по размерам горы, и по склонам этим стремительно двигались, клокотали полчища пламени. И еще казалось, что все это часть исполинского, провисающего над Среднеземьем, болью наполненного ока. Еще, время от времени, некоторые части этой удивительной зари проступали более яркими цветами, словно бы накалялись. А ветрило то все нарастало! О, что это было за ветрило! Оно и гудело, оно и надрывалось, и орало! Никогда еще со времен восстановления не налетала на Холмищи такая могучая буря, тем более в мирный, рассветный час. Все эти пышные, выделяющиеся на склонах холмов сады, теперь так и трепыхались из стороны в стороны, выгибались, вытягивались кронами, и в этом зловещем, бордовом свете, казалось, все были объяты пламенем. Но как же ревели кроны! Ведь молодые дерева наполняли и склон за спиной Фалко — с каким же надрывом голосили они!..
И тогда Фалко закричал что-то совсем не слышное за страшным грохотом, и оттолкнул и Хэма и хозяйку, которые пытались удержать его за плечи. Он метнулся в проем, и вот уж ухватился за ствол ближайшей яблони, так как невозможно было под этакими могучими ударами удержаться на ногах. И очередной порыв подхватил его, поднял ногами в воздух, так что подобен он был еще одной вопящей ветви. Тогда, все еще надеясь его удержать, хозяева норы бросились было за ним, но тут ветер, бивший до этого против входа боком, ударил прямо навстречу им, так что они сами не удержались на ногах. Отлетели вглубь, а незримый ветровой язык прошелся по жилищу, побросал, побил посуду; перевернул стулья и стол, начала валиться и колыбель, но хоббитка уже была рядом с нею — перехватила, удержала. Хуже обстояли дела с камином — никто не успел удержать струи пламени, которые вырвал из него ветер, и метнул к дальней стене, которую украшало весьма искусно вышитые самой хозяйкой полотна. Тут уж пламень резво взялся за работу — тут же взвился к потолку — хоббит схватил стоявшее в углу ведро с водою, бросился к нему… Ничего этого не видел Хэм, ни, тем более, Фалко. Ведь Хэм вырвался таки за своим братом, за своей второй половинкой, и дверь за его спиною захлопнулась. И вот теперь они, окруженные этим страшным, неведомо откуда пришедшим ветром, крепко перехватив друг друга за руки, пробирались вперед. Им приходилось склоняться до самой земли, вцепляться в нее, подтягиваться; цепляться за стволы, за корни, иначе этот мечущийся из стороны в сторону ураган, давно бы уже подхватил их легкие, исхудалые тела, давно бы уже унес их… Иногда и хотелось, чтобы подхватил, чтобы унес к склонам той пламенеющей горы, которая выделялась на небе. Несколько раз они почти улетали, но их сдерживали древесные кроны — они врезались в ветви, ломали их, но сами падали обратно, к земле. Неожиданно сад остался позади, и перед ними открылась пролегающая между холмов дорога. Тут же могучий удар ветра ударил их, и так как уже не за что было удержаться, то они и полетели, стремительно переворачиваясь в темном от сорванных листьев и обломанных ветвей воздухе. Они стремительно летели, но не вверх, в небо, а все дальше, между холмов, на восток, к Ясному бору, навстречу заре. Вот поднялись, стремительно надвинулись на них деревья, которые тоже ревели, и изгибались, а более слабые и не выдерживали, переламывались. От силы этого столкновения хоббиты непременно должны были бы разбиться — через несколько мгновений это должно было произойти, но даже и в этом состоянии Фалко еще нашел в себе силы приблизиться к Хэму, и, что было сил закричал ему на ухо: — Береза то стоит! По прежнему сияет! Нет у рока сил, чтобы свет погубить! Всегда жизнь будет! Всегда! И, действительно, среди всего этого стремительного, ревущего движенья очень выделялась береза — та самая необычайно раскидистая, широколиственная береза, на которой когда-то сочинял Фалко стихи. |
