Нура закричала. Я тоже. То, что я терял в нежности, в чувствительности, в неге, я обретал в возбуждении. Нечто было сильнее нас. Моя пылкость перестала принадлежать мне, она пронзала меня, я сам подвергался ей, подчинялся ее могуществу. Мы с Нурой испытывали какое-то безумие.

Со сведенными пальцами ног, стиснув кулаки, мотая головой из стороны в сторону, она застонала. Я в тревоге замер.

Она резко потребовала:

– Продолжай!

Я подналег. Она колотила меня в грудь, царапала, била по лицу, как будто сопротивлялась, и это позволяло ей обратное – возможность полностью принять проникновение моего тела в ее.

Она задрожала, взвыла, и мы одновременно кончили.

Чудо случилось.

Мы были подавлены.

Все стало простым, одновременно мощным и банальным. Мы больше не ждали, не надеялись: мы имели, мы обрели.

Неожиданно сделавшись какой-то жалкой, она свернулась клубком в моих объятиях, и это меня тронуло. Какое счастье избавиться от напряжения, от неудовлетворенности, от вынужденного пустословия, от желаний и сожалений, быть спаянными воедино и расслабленными, прислушиваться к пульсирующей в нас жизни! Мы наслаждались настоящим, насыщенные своей силой, своей молодостью.

Когда я вскочил, чтобы дать ей попить, Нура посмотрела на меня тревожными влажными глазами. Ее взгляд превращал меня в самца, грозного, великолепного.

Она неотрывно следила за мной, и это меня преображало. Впервые в жизни мне пришло в голову, что я очень даже неплох.

* * *

Является ли препятствие обязательным условием для счастья?

Едва я вкусил наслаждение в объятиях Нуры, как долг вырвал меня из них. Озеро подымалось; ручьи переполнялись; размокшие поля отвергали семена, а оставшаяся растительность загнивала от сырости. Все это усугубляло тревоги Тибора.

Поначалу я не обращал внимания, ослепленный Нурой, которая посвящала меня в несказанные радости: в обнимку с ней молчать и бездельничать по утрам на нашем ложе; непрестанно целовать это тело, которое она больше не защищала; позволять ей полдня причесывать меня, чтобы добиться «хорошеньких», «жутких» или «смешных» результатов. Мог ли я подозревать, что мне понравится быть девчоночьей игрушкой? Мог ли я предполагать, что буду таять, когда она надо мной насмехается? С Нурой, которая последовательно перевоплощалась в одну, в другую, в пятую, в десятую женщину, не соскучишься! На самом деле она была несметным числом женщин: то покорная, то властная, то сладострастная, то апатичная, то перевозбужденная. В постели она изобретала все новые сюрпризы: гибкая и пассивная, самоуверенная и напряженная, торопливая и пламенеющая, медлительная и вялая, манящая и похотливая, дразнящая и решительная, развратная и стыдливая, податливая и неприступная, чувствительная и неприкасаемая, предприимчивая и ненасытная.

Точно так же как она вмещала в себя все типы женщин, я олицетворял все виды мужчин: любовника, возлюбленного, друга, врага, эгоиста, благодетеля, распутного, бесстрастного, похотливого, надоедливого. Между восходом и заходом солнца я поочередно желал обнять ее, удавить, плакать, смеяться, бежать, хвастаться ею, скрывать ее, принести себя в жертву.

Увы, мне все же пришлось решиться на расставание с ней: я должен был познакомиться со строителями пирог. Со мной пойдут несколько выносливых односельчан. Десять дней пути туда, пребывание в деревне мастеров, десять дней назад – я буду отсутствовать с месяц.

Утром в день моего отбытия Нура заболела. Бледная, страдающая мигренью, с потухшим взглядом и поблекшей кожей, она, не покидая нашего ложа, вяло уступила мне свое запястье. Я поцеловал ее маленькую раскаленную ладонь, хрупкий предмет, инертность которого означала, что я не смогу больше им пользоваться.