Сельчане бормотали молитвы.

Экзотическое судно проследовало под купами деревьев и достигло Озера. Там, как ни странно, оно не приостановилось, а устремилось к горизонту.

Присутствующие с воодушевлением затянули восторженные песнопения. Их голоса, искренние, счастливые, благодарные, окрепшие от прилива набожности, заполняли пейзаж.

Едва ликование стихло, я спросил у кумушек:

– А вы-то приближаетесь к Богам?

– Они этого не допускают. Они перемещаются чересчур быстро. Ты успел разглядеть цветы? Такие прекрасные и невиданные? Это цветы из Города Богов.

– Боги хоть поднимались, чтобы взглянуть на вас, поздороваться с вами?

Сочтя меня дурачком, они захихикали:

– Неужто ты думаешь, что мы такие важные особы?

Ну да, они были правы. Меня мучил один вопрос:

– Кто-нибудь уже побывал там, в Городе Богов?

– Кроме Дерека – никто.

– Как?

– Он один имеет туда доступ. И возвращается с посланиями. Благодаря ему мы мирно благоденствуем.

Никаких сомнений, мне непременно следовало встретиться с этим человеком.

Я завидовал этой деревне, имеющей исключительное право принимать визиты Богов, и уснул, предаваясь размышлениям о недостижимых пределах, о Городе Богов, о Середине Озера. Имеют ли эти территории тайные связи? Позволяет ли Богам подземный коридор подниматься на вершину горы? Нижнее Царство, несомненно, должно сообщаться с Верхним Царством.

Назавтра, полный решимости дождаться Дерека, я, чтобы отсрочить наше отбытие, сослался на боль в ногах. Поскольку Дерек говорит с Богами, возможно, ему известно, что замышляет Озеро? Может, он поделится со мною сведениями, которые дополнят сновидения Тибора? В крайнем случае он согласится с мнением, противоположным решению его брата…

Ближе к полудню я воротился к реке, якобы для того, чтобы живительным купанием облегчить боль в ногах.

Природа никогда не умолкает. Поток ревел, над высокими колышущимися травами трещали ветки, серые славки чирикали, на опушке гоготали сойки; взлетая, хлопали крыльями голуби. Короче говоря, все бормотало, пищало, раскачивалось и стрекотало. Усевшись на берегу, я по щиколотку опустил ноги в ледяные волны.

И тут я услышал фантастическую птицу. Из мрачной листвы доносились, выписывая в небесной лазури затейливые завитки, переливы и воркование ясного, светлого, вкрадчивого, сочного голоса. Порой звук, золотистый, высокий, достигал такой резкости, что истончался до свиста; иногда понижался, наполнялся, обретал цвет – всегда изысканным и очаровательным способом. Мне никогда не случалось слышать, чтобы какое-нибудь живое существо производило столь протяжный звук, а эти богатые, затейливые мелодичные каскады превосходили своим разнообразием пение соловья.

Обуреваемый желанием разузнать, что за редкая птица издает такие неслыханные трели, я выбрался из потока. И осторожно, чтобы не спугнуть ее, вошел в стройный сосновый лес.

Сквозь ветви пробивалось солнце, и в его косых лучах вились тучи мошкары.

Пение не смолкало – восторженное, нетерпеливое, опьяненное самим собой. Оно околдовывало меня. Его нежность и неожиданные рулады глубоко трогали меня. Не переставая продвигаться вперед среди стволов, я внимательно вглядывался в усеянные иглами ветви, чтобы разглядеть певца. Увы, птица оставалась невидимой.

Она отдалялась. Я последовал за ней. Растительность в этой ложбине изменилась, теперь это были густые непокорные плотные заросли кустарника, где колючий боярышник набрасывался на мои бедра, вцеплялся в икры. Я из последних сил старался не нарушать тишину и не вскрикивать – вдобавок к уколам шипов острые камни обдирали мои ступни – и наконец, изнемогая от восхищения, добрался до таинственной птицы.

Мои глаза напряженно исследовали переплетение ветвей.