«...подбили и уничтожили 122 немецких танка, — прочел он, — из них 92 в районе северо-восточнее Черняхова...»

Николай снова пододвинул к себе карту. Тяжелые танковые бои шли уже в ста километрах западнее Киева.

Зина выключила приемник и сняла наушники.

Когда они выбрались из подвала, Николай предупредил:

— Твои обязанности, Зина, ограничиваются прослушиванием сводок и передачей записи Покалюхиной. Расклейкой мы заниматься не будем...

— Что-нибудь случилось? — забеспокоилась она.

— Нет, но могло бы случиться.

— Что-то ты, Коля, сегодня сверкаешь, словно новенький гривенник! — пытливо вглядываясь в его лицо, сказала Зина.

На вопрос он не ответил, но почувствовал сам свою беспричинную улыбку, необычный подъем сил. И только четверть часа спустя, на Большой Арнаутской — он шел к Юле, — Николай подумал о том, что его так взволновало. Улыбка была не беспричинна. «Мы наблюдаем за вашей работой, поддерживаем, иногда направляем...» — сказал товарищ Роман. Исчезло ощущение одиночества, так угнетавшее его в последнее время. Теперь борьба приобретала новый характер, новые краски!..

ДВЕ ВСТРЕЧИ

Во двор дома на Коблевской Николай вошел, когда совсем стемнело. По его расчетам, Глашино окно было последнее налево. Сквозь узкую щель маскировки мерцал свет. Он приник к окну и увидел Глашу. Как и в первый раз, она была в полотняной рубашке с широкими бретельками, подчеркивавшими ее тонкие, словно девичьи, плечи. Чему-то улыбаясь, она шила на машине, подрубая длинным цветастым лоскутом некрашеный льняной холст.

Николай осторожно постучал. Женщина остановила машину и, глядя в окно, прислушалась. Он постучал вновь. Тогда Глаша погасила свет, подошла к окну и откинула светомаскировку. Николай зажег спичку и близко поднес к своему лицу. Видимо узнав его, Глаша постучала в ответ.

Он ждал, пока женщина привела себя в порядок и открыла дверь.

Хорошо ориентируясь, Николай пошел по коридору вперед.

В комнате был все тот же рабочий беспорядок. Глаша закрыла дверь, пододвинув табурет, села рядом с ним, сложила на коленях руки и доверчиво улыбнулась.

На лице Глаши можно было прочесть откровенное любопытство и самую искреннюю доброжелательность. Ее по-детски полные губы чуть приоткрыты в улыбке. С губами улыбаются и глаза, собирая в уголках множество мелких складочек.

Они не виделись с того самого вечера, когда Глаша подстерегла его возле дома, чтобы предупредить о провокаторе Дегтяреве. Прощаясь, он тогда сказал ей: «Прошу вас без очень большой нужды не искать со мной встречи». Но пришло время, и он ищет этой встречи:

— Меня привело к вам, Глаша, неотложное дело... — сказал он, преодолевая неловкость.

Сквозь глубокий вырез ее ситцевого платья был виден ворот полотняной рубахи с вколотыми иголками и цветными нитками. Сдерживая волнение, Глаша поднесла руку к вороту и стала разматывать с одной из иголок нитку и наматывать вновь...

А Николай молчал, остро ощутив опасность того, что собирался ей предложить. Он явственно представил себе Глашу на допросе в гитлеровской контрразведке, ее беспомощно вывернутые тонкие руки...

— Вы сказали, неотложное дело... — нарушила Глаша молчание.

— Помните, в июне, когда я пришел впервые, — начал Николай, — вы еще вышли ко мне на улицу...

— Помню, вы спрашивали мужа.

— К Якову Вагину у меня была явка. Он должен был остаться в городе для связи...

— Поначалу так оно и было. Яков перебрался квартировать к одному штурману на Пересыпи, установил связь.