Бесспорно, главным объединяющим началом Северной Фиваиды при очевидной климатической, экономической и ментальной близости живущих здесь людей становится, по мысли историка Г. П. Федотова, хранение в наибольшей чистоте заветов преподобных Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского, а именно — смиренной кротости, любви к уединенному богомыслию и нестяжания. Причем нестяжания в самом строгом смысле, не личного, а именно монастырского отказа от собственности.

В монографии «Святые Древней Руси» читаем такие слова: «Эти святые легко прощают и оскорбителей своих, и разбойников, покушающихся на монастырское имущество... Мистическое самоуглубление, бегство в пустыню не мешает северным подвижникам прославлять любовь как “главизну добродетелей” и излучать ее при всяком соприкосновении с людьми».

То обстоятельство, что все эти годы монахи Кириллова Белозерского монастыря не забывали о своем великом сподвижнике Савватии, говорит о многом. Например, о том, что информация из Валаамской обители, с Соловков и с Поморского берега Белого моря — мест, где подвизался отшельник, доходила до кирилловской братии. О том, каким образом, мы можем лишь предполагать — рассказы паломников и странствующих монахов, свидетельства купцов, рыбаков и иного «работного люда». Следовательно, весь этот гигантский, занимающий Ростово-Суздальские, Вологодские, Белозерские, Новгородские и Поморские земли организм жил, в него были включены монахи и миряне, представители разных народностей, разных духовных школ и традиций. И преподобный Савватий Соловецкий для многих из них являлся примером, если угодно, духовным абсолютом, идеалом, к которому должно стремиться. Важно заметить, что отшельник, как, впрочем, и подавляющее большинство анахоретов Северной Фиваиды, не звал за собой, был чужд дидактике и совсем не походил на миссионера. Напротив, Савватий бежал из этого мира во исполнение слов преподобного Максима Исповедника: «Блажен человек, не привязанный ни к какой вещи тленной или временной». Но в этом его бегстве, исходе, освобождении от страстей и соблазнов было много больше учительства и назидания остающимся в миру, была своего рода таинственная жертва, приносимая ежедневно, изо дня в день, из года в год безо всякой надежды, что она будет принята и понята современниками, близкими, друзьями. Был пример того, насколько далеко можно уйти в поиске и постижении свободы, «соработничества» человеческого и Божественного естества.

«Блаженный же игумен Зосима, прочитав послание из Кириллова монастыря, возрадовался душою... и в тот же час стал он готовиться, вместе со множеством братии, к путешествию в судах по морю» — на побережье, в устье реки Выг, где в часовне и был погребен Савватий.

На тот момент с кончины первого соловецкого отшельника прошло ровно 30 лет.

Немаловажную роль в обретении мощей Савватия сыграл уже известный нам новгородский купец Иоанн, которого прозорливый старец не благословил выходить в море, чем спас от неминуемой гибели в буре. Иоанн стал первым мирянином, увидевшим почившего Савватия: «И, приблизившись, сказал он святому: “Благослови, отче Савватий, раба своего в путь”. И, склонившись, увидел, что тот предал душу Господу. И стоял Иоанн размышляя, и молился про себя, возводя взор к образу Господа: “О Владыко Господи: как мне поступить? Какое принять решение? Боюсь оставить мощи преподобного сего без приготовления к погребению, Милостивый, но и не смею прикоснуться к святому его телу недостойными руками своими — да не навлеку на себя беду за свое недостоинство!” И вспомнил слова Господа, сказавшего жене кровоточивой: “Вера твоя спасла тебя”. И, дерзнув с великою верою, приступил, взял его, возложил себе на плечи, словно “легкое бремя Христово”, отнес и положил посреди часовни — и, поцеловав со слезами, вышел».