Его губы сложились в улыбку, уже знакомую мне: сдержанное напряжение, отчасти насмешка, отчасти злость, отчасти возбуждение. У мужчин все так сложно.

— Теперь вы знаете, что они о вас думают. Между вами и моими людьми стою только я, — говорит Бэрронс.

Он и очень глубокое спокойное озеро. Если понадобится, я нырну на самое дно. Пусть Бэрронс снова жив, пусть теперь я понимаю, что никогда не уничтожила бы мир, чтобы спасти его, я уже не та, кем была раньше, до того как убила его. И никогда не стану прежней.

Трансформация, которую мне пришлось пережить, нанесла непоправимый ущерб. Эмоции, которые я испытывала, когда верила, что Бэрронс мертв, ранили глубоко, оставив шрамы на сердце и изменив мою душу. Я уже не испытывала горя, но память о тех днях, мои решения, мои поступки и то, что я едва не сделала, навсегда останутся со мной. Подозреваю, что часть меня еще долгое время будет бесчувственной.

Мой взгляд остановился на его шее. Она выглядела так, словно ее никогда не перерезали. Ни раны, ни шрама. Бэрронс полностью исцелился. Вчера я видела его обнаженным и знала, что шрамов на его торсе тоже нет. Его тело не сохранило ни одного свидетельства жуткой смерти.

Я снова посмотрела ему в лицо. Он изучал мои заново покрашенные волосы. Я отбросила пряди назад, заправила их за уши. По враждебности его взгляда я понимала, что, если снова открою рот, он его заткнет, так что я молчала и наслаждалась видом.

Горюя о Бэрронсе, я поняла, в частности, насколько он привлекателен. Бэрронс... вызывает привыкание. Он прорастает в тебя, пока ты не начнешь воображать, что красивее его никого нет. Его темные волосы гладко зачесаны назад, иногда подстрижены, иногда спадают на плечи, словно он забывает о необходимости стричься. Не знаю почему, но он кажется выше своего двухметрового роста, а его мускулы движутся со звериной грацией.

Он животное.

Его лоб, нос, рот, подбородок сформированы генами, носители которых вымерли давным-давно, и отмечены тем, что превращает его в чудовище. У него симметричное лицо с четкими чертами, но оно слишком примитивно, чтобы казаться красивым. Бэрронс словно эволюционировал достаточно, чтобы ходить на двух ногах, но при этом не избавился от чистых и незамутненных инстинктов прирожденного хищника. Агрессивная бессердечность и кровожадность — истинная природа моего демона-хранителя.

Когда я только приехала в Дублин, он внушал мне ужас.

Я глубоко вдыхаю, медленно наполняя легкие воздухом. Нас разделяют десять футов и широкий стол, но я чую его запах. Запах его кожи я не забуду никогда, до конца своей жизни. Я знаю его вкус. Я помню запах, который мы источаем, когда мы вместе. Секс — это парфюмерия, которую создают двое. Это запах, которого не создать одному. Возможно, этот запах может стать наркотиком из смешанных феромонов, которые получаются только из пота, слюны и спермы. Я бы с удовольствием толкнула Бэрронса на стол. Оседлала его. Прогнала бы шторм эмоций между нашими телами.

Я понимаю, что он внимательно смотрит на меня и вполне может проследить за направлением моих мыслей. Желание трудно не транслировать. Оно меняет даже наше дыхание, слегка замедляет движения. Если вы кого-то хотите, это трудно не заметить.

— Вы чего-то хотите от меня, мисс Лейн? — очень мягко произносит Бэрронс.

Похоть смотрит на меня его древними глазами. Я помню, как впервые заметила ее там. Тогда мне захотелось сбежать. А дикая Мак хотела играть.

Ответ на его вопрос был однозначный — да. Я хотела прыгнуть на его стол и выпустить из себя нечто дикое. Я хотела бить его, наказать за боль, которую испытала. Я хотела поцеловать его, прижаться к нему, убедиться, что он жив, самым примитивным из возможных способов.

«Если кто ее и убьет, — сказал Бэрронс минуту назад, — то только я».

Господи, как же я по нему горевала!

А он так спокойно говорит о моем убийстве.