«Я всегда прислушивался к его советам, – сказал он, – и те, кто продолжит это делать, никогда не совершат ошибки». Ла Ну считал, что для командования армией нужен не только военный талант, в Вильгельме его восхищала способность понимать всю сложность взаимосвязи политики и войны – его великая стратегия.
Необычный вклад внес Джордж Гасконь в своих «Плодах войны», где этот английский солдат-поэт в остроумных куплетах рассказывает о благоразумии и рассудительности Вильгельма:
Куда бы ни отправил меня добрый Вильгельм Нассау,
Мне не нужен другой поводырь, кроме него.
О, благородный принц, таких, как ты, мало!
Если воспрянет Добродетель, то по твоей воле.
Если Справедливость жива, то, значит, жив и ты.
И если Милосердия станет больше, то благодаря тебе.
Когда Гасконь повздорил со своим полковником, Вильгельм, как обычно, выступил в роли арбитра.
Как милосердный принц он голову ломал,
Стараясь возродить согласие между нами,
Страдая, чтобы зло добром исправить.
Но друзьями и поклонниками Вильгельма были не только солдаты и бюргеры. Им восхищались люди разных национальностей, разных классов, разных интеллектуальных пристрастий и личных качеств, такие как гугенот, философ и государственный деятель Дюплесси-Морне, легкомысленный говорун Брантом, благородный юный Филипп Сидней и суровый Сент-Альдегонд, до самой своей смерти остававшийся его преданным другом.
Опыт укрепил его волю и превратил доброго от природы и склонного к сочувствию юношу в зрелого мужа, действующего на благо своих соотечественников. В двадцать лет Вильгельм был не слишком амбициозен, если не считать желания быть успешным и любимым, но при этом не жертвовать искренностью, насколько позволяли правила вежливости. В сорок, благодаря причудливому сплетению времени и его характера, он стал признанным лидером восстания фанатиков. Как ошибались те, кто говорил, что беспечный принц Оранский, человек, которому нравилось нравиться, никогда не стал бы лидером восстания. Он был человеком, склонным усмирять ссоры, а не начинать их, но время и та глубокая неистребимая цельность, свойственная ему еще со школьных лет в Дилленбурге, сделали его тем, кем он стал, – мятежником, хотя по природе своей он никогда не был склонен к мятежу. Через бурные годы побед и поражений, ненависти и подозрений Вильгельм пронес беспристрастность суждений, присущую ему с юности. Позднее он взял своим девизом слова: «Saevis tranquillus in undis» – «Спокойствие среди бушующих штормов».
4
Штормы действительно бушевали, а у Вильгельма по-прежнему было мало тех, кто мог оказать ему существенную надежную помощь. В изгнании он собрал вокруг себя всех, кто хотел помочь, всех, кто независимо от их веры, происхождения и характера хотел, чтобы испанцы ушли из Нидерландов. Теперь ему предстояло отсеять неподходящих. Первейшей проблемой стали те самые морские гёзы, которые завоевали для него плацдарм. Ему нужен был человек, способный превратить эту пиратскую шайку в надежный флот. Ла Марк, который неоднократно игнорировал его приказы и превратил Брилле в столицу пиратов и воров, грабивших мирных жителей и помогавший его людям убивать монахов и священников, для этого не годился. Когда он в очередной раз ослушался приказа, Ла Марка в компании с худшими из его капитанов бросили в тюрьму, и его место заняли Дирк Соной – один из самых верных агентов Вильгельма в Нидерландах в годы его изгнания – и Луи Буасо, под началом которых гёзы превратились в дисциплинированную военную силу. И на полях сражений, и в вопросах дипломатии правой рукой Вильгельма оставался Людвиг. Он без устали курсировал между военным лагерем и двором. Пользовавшийся неизменным успехом у женщин среднего возраста, он уговорил французскую королеву-мать оказать помощь Нидерландам. |