|
Следовательно, ему необходимы связи, а для того чтоб добыть связи, необходимо делать уступки — в этом вся теория жизни! Клаверов понял это лучше других — aussi, le prince, qui est tout puissant pour le moment, en raffole.
Бобырев. Ну, да может быть, как-нибудь при содействии добрых товарищей… Набойкин. Все очень может быть, но главное, все-таки не зарываться мечтами! Это тоже своего рода теория жизни, и притом, право, недурная. Я знаю, ведь вы все, господа, едете сюда из губерний на каких-то крыльях… Бобырев. А скверно будет, если опять придется возвращаться в Семиозерск… Набойкин. А ты, чай, там и распрощался со всеми… Свистиков. Это бывает-с. Когда я служил в Холопове, у нас председатель раз десять прощался, и десять раз здоровался, пока не прихлопнул паралич. Там и почиет-с! Все смеются. Набойкин. Однако я тебя не спросил еще, что тебя заставляет покинуть милый Семиозерск: просто ли надоело шататься по губерниям или есть другая причина? Бобырев. Право, не знаю, как сказать тебе: и надоело, да и неприятности кой-какие по делам вышли. Набойкин. А! неприятности! ceci — c’est grave! Бобырев. Да, там… несколько отдельных мнений по делам подал… Набойкин. Так ты подаешь отдельные мнения? Свистиков (тоненьким голосом и простирая руку). Так вы подаете отдельные мнения? Набойкин. Перестаньте, Свистиков, вас не спрашивают. Pardon, mon cher, но я тебе должен сказать, что эти отдельные мнения — великая глупость, и если возможно, чтоб Клаверов не знал об этом, то ты как-нибудь устрой… В наше время, друг, необходима дисциплина, а не мнения… Бобырев. А я, напротив, думал откровенно высказать Клаверову все. Набойкин. Сохрани тебя бог! Ты не понимаешь людей, mon cher, или, лучше сказать, не понимаешь времени. Клаверов точно так же, как и я, очень хорошо поймет, что служить с этими секунд-майорами, которые сидят там в провинцияльных мурьях, невыносимо, но он прежде всего дитя своего века. А мудрость века гласит, что ссориться с этими секунд-майорами ни в каком случае нельзя, потому что это дает плохую идею о человеке. Бобырев хочет прервать. Pardon, mon cher, дай мне высказать мою мысль… Это дает плохую идею о человеке, говорю я, потому что человек сильный обязан завладеть этими двуногими, обязан заставить их повиноваться себе; если он не успел в этом, стало быть, он сам виноват; стало быть, он недостаточно силен… Бобырев. Позволь, однако ж… Набойкин. Не прерывай, Бобырев, дай высказать мне свою мысль… Свистиков. Да вы не прерывайте-с: они вам выскажут всю нашу текущую государственную суть-с… Набойкин. Шут! Будем говорить серьезно, Бобырев. Спрашиваю я тебя, для чего ты был туда послан? Ты послан был для того, чтоб всеми этими секунд-майорами руководить, чтобы рассужденьям этих прапорщиков придать человеческую форму. Начальство не может обойтись без секунд-майоров и прапорщиков — c’est sa manière de faire la cour à… ну, да ты сам знаешь кому! Но вместе с тем оно очень хорошо сознает, что эти прапорщики — не больше как протухлая яичница, и, pour relever le gout, посылает к ним тебя. Ясно ли, что оно ожидает от тебя не дрязг, а дела; ясно ли, что оно совершенно вправе сказать тебе: обделывай там свои дела, как знаешь, но дай мне возможность позабыть обо всех этих калеках и чающих движения воды, дай мне возможность заняться высшими соображениями? Оно посылает тебя, и в то же время говорит себе: я покойно, потому что у меня там есть Бобырев, который видит моими глазами… Свистиков. Нюхает моим носом… Набойкин. Да перестаньте же, Свистиков, говорят вам. Свистиков. Помилуйте, Павел Николаич, я в своей роли-с… Набойкин (с неудовольствием отворачивается от Свистикова). |
