Но и те, кто чего-то стоил, недоуменно пожимали плечами, шокированные стартовой ценой. Никто из них не мог представить того, что последовало позже.

— Четырнадцать миллионов пятьсот тысяч! — резкий голос, принадлежащий даме средних лет, пытающейся скрыть свою тощую фигуру под накидкой из голубых песцов, раздался из средних рядов. Костлявые руки и худосочная шея, видневшиеся из-под мехов, были увешаны таким количеством огромных бриллиантов, что невозможно было смотреть на вытянувшую вперед ладонь женщину без солнечных очков. Издали она напоминала елку, которую выставили в витрине магазина перед Рождеством для привлечения покупателей.

— Четырнадцать с половиной миллиона, — повторила дама и с вызывающим видом оглядела зал.

Аукционист одобрительно кивнул обладательнице песцовой накидки. Торги начались!

— Четырнадцать миллионов пятьсот тысяч долларов, дамы и господа! Кто больше?.. Прекрасная картина Вермеера. Превосходная сохранность?..

Чуть слышный шепот прошелся по рядам. Стоящие у горячих телефонов скороговоркой докладывали своим патронам-коллекционерам на другом конце провода об обстановке на аукционе. Молоток аукциониста медленно поднялся и резко опустился:

— Раз!

— Пятнадцать миллионов, — произнес респектабельный господин в солидном темном костюме с красным галстуком, на котором красовалась крупная черная жемчужина грушевидной формы.

— Пятнадцать миллионов! — подхватил аукционист. — Раз! — грохнул молоток. — Два!!

В зале стало намного шумнее.

— Пятнадцать — сто… — неуверенно вступил в борьбу представитель Лувра и виновато посмотрел по сторонам.

Его коллега из Метрополитен-музея решил не ударить лицом в грязь перед заокеанским собратом:

— Пятнадцать — двести.

Кое-где раздались приглушенные смешки. Все в зале хорошо понимали, что последнее слово окажется, конечно же, не за государственными музеями. Очень редко, можно сказать, практически никогда после подобных аукционов их собрания пополнялись дорогим экспонатом. В основном, подобные шедевры увозили на частные виллы, где они радовали глаза купившего его толстосума и членов его семьи. Простым смертным они были противопоказаны.

Как бы в подтверждение этому и, явно показывая господам из музеев, чтобы не лезли, дама в песцах подняла цену сразу на миллион.

— Шестнадцать — двести, дамы и господа! — вскричал аукционист в восторге от того, как проходят торги. — Кто больше?!

За каких-то десять минут цена подскочила почти на два миллиона!

— Семнадцать, — господин в черном помахал ручкой.

Рождественская елка, пренебрежительно зыркнув в его сторону, вновь взвинтила цену, желая огорошить соперника:

— Восемнадцать миллионов!

— Восемнадцать — сто, — невозмутимо дал знать соперник, даже не глядя на нее, и поправил жемчужину на галстуке.

Дама в накидке заметно нервничала. Скинув с плеч все меха и побрякивая бриллиантами, она вскочила со своего места, впившись ногтями в спинку кресла в следующем ряду.

— Двадцать миллионов долларов!! — истеричным, срывающимся голосом закричала она.

Большинство участников аукциона, давно распрощавшись со своими мечтами повесить Вермеера где-нибудь в прихожей, затаив дыхание, следили за происходящим в зале.

— Двадцать миллионов… Раз! — стук молотка отдался от стен зала как выстрел. — Двадцать миллионов. Два! Двадцать миллионов…

— Двадцать один, — накинул еще миллиончик мужчина с жемчужиной.

Зал буквально взревел от восторга.