|
Честно говоря, чем дальше, тем я больше начинаю забывать, кто есть кто. С начала боев мы потеряли двенадцать человек из исходного, как здесь принято выражаться, инструкторского состава моей старой роты, ставшей костяком батальона. Инютин, молодой взводный лейтеха, словил шальную пулю в лицо под Саками. Его заменил старшина Гаврилов, которому при переаттестации дали мамлея. Еще три контрактника легли, когда мы деблокировали Севастополь. Восемь парней при разных обстоятельствах погибли во время рейда по степям Таврии. Раненых два десятка, но комбриг нас заверил, что все они вернутся к нам до начала нашей переброски на фронт. У местных потери еще больше — тридцать семь убитых и более полусотни раненых. Да, но ведь их вдвое больше, чем инструкторов, так что относительный результат не так уж плох. И главное, не подбита и не сгорела ни одна БМП. Техника в исправности и на ходу. Правда, сильно напрягают немецкие тягачи. Все время надо помнить, что по сравнению с нашей бронетехникой это жуткий эрзац, не обладающий ни настоящей проходимостью, ни достаточными бронированием и огневой мощью. По сути, это только транспорт для перевозки пехоты на марше. Колесные броневики у немцев лучше, но этих трофеев хватило только на роту разведки. Ах, как было бы хорошо иметь более-менее стандартную технику, а не эту сборную солянку. Уж мы тогда бы показали немцам, что такое настоящий "боевой биатлон".
Что-то мальчики мои боевые погрустнели, задумались. Каждый из них уже терял боевых друзей. Разведчики-черноморцы отступали от Измаила к Одессе, потом два месяца боев, и эвакуация в Крым. Это было время, когда над их головами непрерывно висели немецкие самолеты, когда Красная Армия терпела поражения и отступала. Да, может показаться, что мы пришли, и в одночасье все изменили. Но на самом деле все совсем не так. Мы только, говоря боксерским языком, сбили немцам дыхание, и перехватили инициативу. А еще, как говорят, с нашей помощью было обезврежено несколько суперидиотов, окопавшихся на командных должностях. И, как говорил мой дед, — Чо маемо, то маемо! — он, Петро Рагуленко, сейчас, кстати, где-то там, в той мясорубке, что мы закрутили вокруг Сталино… Надо будет отослать бабке, жене его, фото и денежный аттестат, пусть своего сыночка, который вырастет и станет моим батей (с ума сойти!) получше кормит. Морда лица у меня вполне фамильная, так что я могу назваться их дальним родичем. Ну вот, сейчас я и сам впаду в грех тоски и уныния… Нет, надо развеивать эту нечисть немедленно. Я посмотрел на Борисова, — Товарищ капитан, гитару в студию… Вон, брезентовый чехол, прямо за вами… Ага, она самая… Капитан подал мне гитару и улыбнулся, — Товарищ майор, давайте нашу, бригадную… — седой, а в душе все еще мальчишка. За матерчатой занавеской, отделявшей большую часть вагона от "кубрика", девушек-зенитчиц, как то подозрительно замолчали. Я вынул гитару из чехла, взял несколько аккордов, подкручивая колки, — Итак, товарищи, — я кивнул в сторону занавески, — и еще раз товарищи. Гимн Гвардейской Отдельной Тяжелой Механизированной бригады ОСНАЗ РГК… — Видно заклинание было произнесено верно, и из-за занавески выглянула забавная конопатая мордашка. Это была девичья разведка, подносчица боеприпасов Даша. Мне кажется, что она вообще малолетка, и приписала себе пару лет в военкомате… Но это не важно, в нашей истории через полгода весь полк должен был героически погибнуть, стреляя прямой наводкой по немецким танкам… Теперь этого наверное уже не будет. Я ударил по струнам, старясь подстроить ритм под стук колес… Сначала один, потом еще и еще, ребята начали подпевать. Глаза разведчиков загорелись, некоторые начали отбивать ритм на котелках, добавляя к мелодии грозный рокот. Девушки, осмелев, полностью отдернули занавеску, и расселись на нарах, как воробушки на жердочке. |
