Колины парни недолго работали, час от силы. Потом меня домой отвезли, а Коля еще раз предупредил, чтобы никому ни слова, и сотку баксов сует. Я даже обиделась, а он говорит; что скоро с боссом в долгую командировку едет, так что отблагодарить не сумеет, и чтоб я на эти деньги себе что-нибудь купила типа как от него подарок. Ну, я взяла.

Катя замолчала, о чем-то задумавшись. Потом обняла Филатова, сидевшего вполоборота к ней, и сказала:

— А ты ведь мне жизнь спас. Там же, наверно, не только эти воры погибли?

— Из ваших — только шеф-повар, — сказал Филатов, которому все в подробностях успел рассказать Кардинал. — Остальные живы.

— Слава богу. Что мне делать, Юра? Я же представить себе не могла, что Коля Карлович, Коленька Карлович, — произнесла она с какой-то особой интонацией, — душегубом стал…

— Воров не жалей, — жестко сказал Филатов. — Повара жалко, да. А остальные…

— Тоже ж люди, — всхлипнула Катя.

— Люди-то люди, только каждый из этих людей не одного на тот свет отправил, — вставил атаман. — Это только говорят, что воры в законе сами никого не убивают, типа, «понятия» не позволяют. Туфта это. Не они, так их «шестерки» мочат тех, кто или должок не отдал, или знает много, или за «крышу» башлять не хочет. Не кори себя. Ты не виновата.

Филатов завел машину и, набирая скорость, поехал в сторону Монино. Он не мог предупредить Петровича о своем приезде — у того не было телефона, а сам тот объявлялся, когда хотел опрокинуть чарку с приятелем. Да и с соседкой его, тетей Машей, поддерживал самые теплые отношения. Что делать дальше, десантник представлял смутно, но свет в конце тоннеля уже забрезжил.

Наконец на обочине показался столб с надписью «Монино». Впервые Филатов попал сюда в бытность курсантом Рязанского училища ВДВ — еще на первом курсе их взвод возили на экскурсию в музей авиации. Там на огромном поле были собраны образцы всех моделей самолетов, когда-либо бороздивших воздушное пространство над Советским Союзом, — от фанерных «этажерок» и маленьких «ястребков», на которых летали Кожедуб и Покрышкин, грозных «ИЛов», штурмовиков, прозванных в войну «летающими танками», до современных стратегических бомбардировщиков. Курсант Юра Филатов интересовался авиацией с детства, поэтому дотошно выспрашивал у пожилого летчика о максимальной скорости, высоте полета и прочих технических характеристиках самолетов. В конце концов отставной полковник утомился и сказал, что курсанты воздушно-десантного училища непременно будут изучать все это на лекциях и практических занятиях, а вон из того, как он выразился, «брюха» — он показал в сторону «АН-12» — попробуют даже прыгать с парашютом. Курсанты заржали, и покрасневший Филатов наконец отстал от полковника со своими расспросами.

Совершив с тех пор не один десяток прыжков с такой же «Аннушки», десантник не раз вспоминал Монино и ту экскурсию. И вот теперь он возвращался сюда — фактически прыгал с парашютом, только роль шелкового купола играл его собственный опыт, помноженный на опыт старых и новых друзей. Около пяти утра он остановил джип у калитки небольшого деревянного домика, в котором жил его бывший бригадир.

Примерно в это же время беспокойный сон Гуссейна прервал ворвавшийся в комнату «визирь». Гарик бесцеремонно растолкал «падишаха», что при почти любом раскладе грозило ему как минимум хорошей оплеухой. При любом, но не при таком. Когда Гасанов проснулся и начал что-то соображать, «визирь» обрушил на его голову такой поток информации, что Гуссейн был вынужден заорать на всю квартиру:

— Зае…л, мудило, ты помедленнее можешь, кретин?

Гарик отдышался, пригладил взъерошенные волосы и начал излагать новости «с чувством, с толком, с расстановкой», как завещал великий драматург Грибоедов, которого он, впрочем, никогда, даже в школьные годы, не читал.