В языческие времена считали, что безумный отмечен печатью богов; такого человека уважали и даже немного побаивались. Если Гамлет безумен, то любой поступок, который, будь принц в своем уме, сочли бы опасным для короля, теперь сойдет за безобидное чудачество. Более того, в таких обстоятельствах Клавдию будет трудно что- либо предпринять против сумасшедшего Гамлета, так как подобное преступление разгневает богов, которые могут наказать весь народ.

Возникает вопрос, не мог ли Шекспир позаимствовать эту уловку у язычников. (В христианские времена считали, что безумие — это одержимость бесами, посланная человеку в наказание за его грехи; таких людей не только не считали отмеченными Небом, но мучили — иногда беспощадно.) Несомненно, мог, потому что существовал хорошо известный исторический прецедент, в подлинности которого ни Шекспир, ни его современники не сомневались. Речь идет о Луции Юнии Бруте, который во времена царя Тарквиния притворялся, что страдает безобидной формой сумасшествия, чтобы спастись от подозрений тирана, которые могли стоить ему жизни. Когда пришло время, Брут сбросил маску и помог создать Римскую республику.

Гамлет притворяется безумным, стремясь обеспечить себе безопасность и выиграть время, необходимое для разработки плана, который позволит ему стать королем.

Естественно, задача ему предстоит нелегкая. Роль сумасшедшего Гамлету не по душе, но более легкого способа справиться с хитрым и пользующимся популярностью Клавдием нет. Он мрачно говорит:

Век расшатался — и скверней всего,

Что я рожден восстановить его!

Между первым и вторым актами проходит некоторое время; видимо, в этом промежутке Гамлет сумел доказать, что он действительно лишился рассудка. Притворство должно было выглядеть убедительно, так как принц не может доверять никому, кроме Горацио (и то лишь потому, что Горацио был свидетелем истории с Призраком).

В частности, Гамлету приходится остерегаться Офелии. Точнее, не ее самой, потому что эта недалекая девушка ничуть не умнее глуповатой королевы Гертруды; беда в том, что Офелия находится под башмаком у своего отца, ближайшего советника Клавдия. Мало того, Гамлет действительно любит Офелию, и это делает его вдвойне уязвимым. Отсюда следует, что перед Офелией Гамлету приходится изображать безумного изо всех сил. Именно это он и делает.

Сама сцена происходит за кулисами. Мы видим ее глазами Офелии, которая бежит к отцу и рассказывает, как странно вел себя Гамлет, когда нашел ее. Полоний тут же приходит к ошибочному заключению. Старик бранит себя за то, что приказал Офелии прервать дружеские отношения с Гамлетом; в результате бедный принц сошел с ума от горя. Он говорит:

Идем со мной. Отыщем короля.

Здесь точно исступление любви…

Конечно, Клавдий тоже заметил странности Гамлета, но он не дурак. Умом он уступает только Гамлету, а потому не верит в безумие принца. Из событий пьесы явствует, что Клавдий считает его безумие уловкой, удобной маской, прикрываясь которой Гамлет готовит против него заговор.

Но Клавдию нужны доказательства. Мало кто замечает, что положение Клавдия ничем не лучше положения принца. Гамлет хочет убить короля, но и король хочет убить Гамлета. Однако Клавдий тоже не может просто убить принца. На троне он без году неделя, а потому положение его неустойчиво; убийство сына покойного короля может стоить ему короны. Гамлету мало просто убить короля, ему нужно сесть на трон. А королю мало убить Гамлета; при этом он должен сохранить за собой корону.

Клавдию нужен повод для убийства (как и Гамлету).