Они объясняют, что пришли из самых дальних деревень и что там не хватает воды. Хваджа знает, где прячутся древние колодцы — еще римские. Если он покажет эти места, они будут навеки благодарны ему. Макс уверяет, что это была чистая случайность, но старцы вежливо улыбаются и не верят.

— Ты мудр, хваджа, ты великий мудрец. Все это знают. Все тайны древних для тебя — открытая книга. Ты знаешь, где были города, ты знаешь, где были колодцы. Покажи нам, где их копать, и мы тебя отблагодарим.

Объяснениям Макса никто не верит. По их разумению, он, как всякий великий маг, просто не желает открыть свою тайну. «Он знает, — бормочут они, — но нам не скажет».

— Господи, зачем только мы наткнулись на этот римский колодец, будь он неладен, — ворчит Макс. — Теперь хлопот не оберешься. Сплошные проблемы.

Проблемы возникают и в день оплаты. Официальная валюта в стране — французские франки. Но здесь так долго имели хождение турецкие меджиди, что для наиболее консервативных граждан они и есть настоящие деньги. На базарах их принимают, в банках — нет. Наши рабочие требуют платы исключительно в меджиди. Соответственно, получив в банке официальную валюту, мы отправляем Мишеля на базар: обменять ее на неофициальную, но «твердую» по здешним понятиям.

Меджиди — это огромные тяжелые монеты. Мишель, спотыкаясь, тащит мешки. И высыпает деньги на стол.

Они очень грязные и пахнут чесноком. Накануне дня выплаты у нас сумасшедший вечер: мы считаем меджиди, едва не задыхаясь от едкого запаха!

Мишель наш просто молодец. Он честен, пунктуален и крайне щепетилен. Не умея ни читать, ни писать, он способен совершать сложнейшие подсчеты в уме. Возвратившись с рынка, он называет цену каждого продукта — а их бывает более тридцати! — и сдачу отдает всю, тютелька в тютельку. Еще не было случая, чтобы он ошибся в подсчетах.

Но есть у него и слабости: он любит командовать, постоянно ссорится с мусульманами, страшно упрям и не в ладах с любой техникой.

— Forca! — кричит он, в глазах его загорается дикий огонек, после чего прибор издает зловещий треск.

Но хуже всего — его склонность к экономии. Принеся с рынка гнилые бананы и полувысохшие апельсины, он очень расстраивается, обнаружив, что мы вовсе не ценим его бережливости.

— Что, хороших не было? — спрашиваем мы.

— Были, но дороже. Я решил поэкономить!

Это его самое любимое слово — «economia»! Эта его экономия нам дорого стоит.

И еще он часто повторяет — «Sawi, proba» (А что, если попробовать?). Произносит он это на все возможные лады: с надеждой, с хитрецой, с воодушевлением, уверенно, а иногда с отчаянием. Однако результаты эксперимента оказываются, как правило, неутешительными.

— Господи, что это на тебе?!

Я защищаюсь: зато удобно и нежарко.

— Сейчас же сними!

— Придется носить — раз уж я купила этот костюм.

— В этом костюме ты просто карикатура на мэм-сахиб. Из Пуны!

Я печально признаю, что именно этого я и боялась.

Макс говорит ободряюще:

— Надень ту зелененькую штуку с телль-халафским орнаментом в виде цепочки ромбов.

— Я бы вас попросила, — говорю я с достоинством, — не употреблять ваших археологических терминов применительно к моим платьям. Во-первых, оно не зелененькое, а салатовое, а во-вторых, «телль-халафский орнамент в виде цепочки ромбов» — термин отвратительный, мне сразу вспоминается школьная математика, бр-р! А в-третьих, никакие это не ромбы, а цветочки.