|
Два дня прошли в бесплодных раздумьях и были потеряны. Моим желанием было поехать в Верисбюэль, сойти там с поезда и каким-то непонятным образом встретиться с ней. Не питая никаких смелых надежд, я все же думал, что мне удастся осуществить заветное желание — красивая девушка приветливо встретит меня и подарит мне поцелуй. Но стоило мне представить, как это будет, когда я сойду с поезда и уже стою на вокзале, и мне надо идти к ней и что-то говорить, а ее отец и, возможно, мать будут присутствовать при этом, то все это оборачивалось для меня неодолимым препятствием, как гора, и казалось невозможным. Моя уверенность окончательно покинула меня. Ну да, она приветливо кивнула мне и даже улыбнулась, конечно, но что из этого следовало? В конце концов, она могла проделать такое со многими проезжающими мимо, сама невинность, и если я заявлюсь, буду стоять перед ней и желать большего, как это будет выглядеть? Она ведь ничего обо мне не знает, еще меньше, чем я о ней. Разве она виновна в том, что меня обуревают такие желания? Ах, она сделала то, что делает с большим удовольствием — поприветствовала меня с присущей ей любезностью, — а я уже считаю, что могу теперь идти и предъявлять свои требования!
На третий день я все еще не знал, что делать, разве что опять поехать на поезде. И можно, конечно, сойти в Верисбюэле или отправиться дальше, это уж как получится. В полном беспокойстве пришел я на станцию и стал дожидаться поезда. Я сел в вагон, кондуктор приветливо поздоровался со мной, как со старым знакомым, и пробил мне в билете новую круглую дырочку, снова появился торговец скотом, а за окном проносились ставшие уже привычными пейзажи и картины, каждая из которых то сулила мне счастье, а то казалась зловещей предвестницей дурного. Наконец мы прибыли, каким бы долгим ни казался мне путь, в Верисбюэль. Сердце у меня чуть не остановилось, когда я увидел на вокзале Гертруду в бежевом платьице и с большой сумкой в руках, а рядом с ней смотрителя и маленького мальчика и еще невысокого роста худенькую женщину — вероятно, ее мать. Обе они, мать и дочь, были одеты в дорожные платья, и у девушки были красные глаза и по щекам текли слезы. Она чмокнула смотрителя в его рыжую бороду и села с матерью в поезд. Они вошли в мой вагон и заняли места совсем близко от меня. У меня не хватало смелости поднять глаза и взглянуть на нее, пока поезд не тронулся, она стояла теперь у открытого окна и махала рукой. И я мог ее рассмотреть и убедиться, что она действительно очень хороша собой. У нее были темно-каштановые волосы и такие же темные глаза, сквозь слезы прощания она уже снова улыбалась своим розовым ротиком, одарившим и меня в прошлый раз улыбкой. Она села и начала беспечно болтать с матерью; меня она не видела и, казалось, вообще меня не знает. Часть разговора я даже слышал, откуда заключил, что она действительно ее дочка, а потом она заговорила про какого-то Роберта и еще про своего мужа, и постепенно я понял, что она замужем и приезжала навестить стариков. В Битрольфингене она исчезла с матерью в зале ожидания, причем для пассажиров второго класса, хотя они и ехали третьим, и тут мне пришло в голову, как часто я сердился, когда видел пассажиров третьего класса в зале ожидания для пассажиров второго класса. Но ведь она была дочкой железнодорожного служащего. Когда я в следующий раз ехал тем же путем, со мной был мой чемодан, и я поехал дальше, в другое место. Свой сезонный билет я подарил хозяину, у которого снимал комнату. А потом пришли другие времена, я многое забыл из того, что пережил тогда, только не названия станций и не гвоздики на окнах. Я так и остался нецелованным, и даже если и стал за это время другим, то прекрасная Гертруда и мои безумные фантазии во время поездок на местном поезде не исчезли бесследно из моего сердца: они живут в тайниках моей души и нет-нет порой напоминают о себе и сегодня, навевая мечты о юношеской любви и о том истинном счастье, которое я испытал в те часы. |
