Сын крепостного Янош Мартош был приучен к смелой верховой езде ещё с детства и теперь, в шестнадцать лет, знал немало секретов этого искусства. Он по праву гордился тем, что не хуже заправского степного табунщика владеет бичом чикоша и умеет ловко разрезать им воздух; этот резкий свист был хорошо знаком жителям пушты, а диким лошадям казался страшным.

Оставшись один на один с Грозой, Янош волновался, но не испытывал страха. Надев на левую руку ремешок кнутовища и держа верёвку в натянутом положении, он внимательно следил за хриплым дыханием заарканенной лошади. Гроза продолжала лежать с закрытыми глазами и оскаленным ртом. Казалось, она поняла, что всякое сопротивление бесполезно. Она лежала неподвижно, и только порой судорога пробегала по всему её корпусу, вызывая мелкую дрожь.

— Умаялась, бедняга! — участливо произнёс юный наездник и посмотрел по сторонам.

Никто не обращал на него внимания. Взоры табунщиков были обращены туда, где граф разговаривал с Миклошем. Янош был предоставлен самому себе. Убедившись в этом, он решил, что наступил тот долгожданный случай, когда можно показать своё умение самостоятельно объезжать диких лошадей. Учитель его был далеко. Ничто не мешало осуществить наконец заветную мечту. «Когда-то ещё подвернётся такой случай!» — мелькнула мысль. И, в следующую секунду Янош был уже на спине коня, сбросил петлю с шеи и натянул узду.

Гроза вскочила на ноги, сразу поднялась на дыбы, неистово закружилась, стремясь сбросить седока. Янош изо всех сил вонзил острые шпоры в бока лошади. Разъярившись ещё пуще, Гроза стала метаться из стороны в сторону, пытаясь стряхнуть всадника. Не добившись успеха, она рухнула на землю, чтобы подмять под себя врага и раздавить его. Но Янош не растерялся. Он успел соскочить с лошади раньше, чем её круп коснулся земли. Юноша, не медля, перебежал на другую сторону и, как только Гроза начала подниматься, снова вскочил на неё. Теперь лошадь переменила тактику и вихрем помчалась вперёд.

У Яноша вырвался вздох облегчения. Он натянул поводья и крепко сжал коленями бока лошади. Так он рассчитывал продержаться, пока лошадь выдохнется.

Но Миклош, который уже мчался на помощь своему ученику, был очень встревожен. Он-то сразу разгадал коварный манёвр Грозы, хорошо знакомый объездчикам диких степных лошадей. Гроза неслась по направлению к реке, прямо на столб, чтобы размозжить голову ненавистному всаднику. Как ни пришпоривал Миклош коня, как ни поощрял его гиканьем и ласковыми словами, ка ни рвался вперёд его послушный конь, опытный глаз чикоша рассчитал точно: Гроза достигнет столба раньше, чем он, Миклош, успеет её нагнать. Гибель юноши неминуема… И вдруг Миклош радостно воскликнул:

— Молодчина!..

Миклош только теперь понял, какого славного ездока он воспитал: в самый последний миг, когда лошадь была уже на расстоянии нескольких шагов от столба, Янош сорвал с себя шляпу и накинул на голову Грозы, плотно прижав широкие поля к её глазам. Ослеплённая лошадь шарахнулась в сторону, а затем остановилась и начала пятиться назад, кружиться на месте. Янош натянул поводья и заставил её пойти шагом. Затем, сняв с неё шляпу, он стал поглаживать шею Грозы и насвистывать, как это делали табунщики, когда сгоняли лошадей к водопою. Измученная долгой борьбой, Гроза жалобно заржала и теперь без сопротивления подчинялась поводьям.

Янош, однако, не чувствовал радости победы. Миклош молча следовал за ним.

«Хорошо, что так обошлось, — думал Миклош, — но ведь неукротимая Гроза могла в этой бешеной скачке испортить себе ногу. Мог погибнуть и парень!» Ни Фения, ни управляющий Калиш не простили бы этого чикошу.

Преодолев смущение и робость, Янош задержал Грозу и обернулся. Смуглое лицо Миклоша выражало негодование.

— На твоё счастье и на мою беду, — сказал он, — на нас глядит граф, а не то я избил бы тебя до полусмерти… Но не могу отнять этой чести у его сиятельства.