Последняя фраза предназначалась для Рамирова, потому что ребята и так знали, как следует вести себя на задании.

— Все ясно? — помедлив, осведомился я.

Всем, как всегда, было все ясно.

Через несколько минут мы гуськом углубились по тропинке в лес. Впереди шел я с комп-планшетом в режиме «локатор». За мной следовали Эсаулов, Гаркавка и португалец. Абакалов и Аббревиатура тащили простынно-бледного Глазова. Наше шествие замыкали Ромпало, Канцевич и Свирин. Рамиров шагал в самом хвосте цепочки, и я с невольным злорадством представил себе, как через полчаса он взмолится, чтобы мы не мчались во всю прыть.

Однако незаметно пролетели десять минут, двадцать, полчаса, час, а наш «сопровождающий» все молчал. Я увеличил темп, но Рамиров и не думал отставать. Он передвигался так буднично и размеренно, будто шел по Елисейским Полям.

Между тем, по моему лицу поползли горячие капли пота, под ложечкой назревало неприятное ощущение — будто под ребра сунули автоматный ствол и так и оставили его там — а лицо Рамирова оставалось сухим и безмятежным.

И тогда я понял, что ошибся в оценке его выносливости. Очень может быть, что он — из числа каких-нибудь трое — или пятиборцев…

Мы шли, и казалось: никогда не кончится непроглядная темень вокруг, и создавалось впечатление, что развесистые лапы елей, жесткие, как кулаки, ветви берез и колючие заросли кустарника стараются как можно больнее отхлестать нас по лицу и как можно больше затруднить марш-бросок.

Как это бывает при длительной ходьбе, постепенно мысли мои разбежались в разные стороны. Вспоминалось, например, как еще в лицее приходилось участвовать в соревнованиях по спортивному ориентированию на местности. Словно глупые кутята, носились мы тогда по лесам — мокрые, потные, грязные, но неизменно счастливые…

Думал я и о Карине — как там она одна сейчас? — и о том, что надо бы купить Леночке серебряную ложечку по случаю появления первого зуба (говорят, так полагается по традиции) и что пора с ней начинать заниматься иностранными языками: к гимназии она должна будет владеть английским не хуже своих сверстниц из Девоншира, Лотарингии и других уголков Объединенной Европы.

Но все время, перебивая эти мирные мысли, в голову настойчиво лезло: как быть с такой обузой, как Глазов? Оставалось успокаивать себя лишь тем, что «будет день и будет пища», что утро вечера мудренее, и прочими сентенциями в этом духе авоськизма…

Что я и делал.

Когда стало светать, я решил устроить короткий привал. По моему знаку группа свернула с тропы в чащу и расположилась под огромной елью, на вершину которой я сразу же запустил датчик наблюдения. В случае появления в радиусе пяти миль движущихся объектов он подаст сигнал оповещения на комп-планшет.

Я разрешил перекусить, курить и негромко разговаривать. Ребята поснимали с себя вещмешки — «горбы» — и, улегшись, задрали на них ноги. Видимо, никто пока особо не притомился, потому что тут же завязалась обычная солдатская трепотня. Обсудив начало «операции», беззлобно поругали Глазова. Потом Эсаулов стал рассказывать, как на «гражданке» охотился с отцом на диких кабанов, а Канцевич ни к селу, ни к городу вспомнил «прикол про то, как тетя Соня торговала жвачкой на Привозе». Грубоватые шуточки сыпались со всех сторон, и в итоге разговор милитаров неизбежно сконцентрировался на двух традиционных темах: «бабы» и «дембель»…

Глазов старательно улыбался, чтобы не отставать от друзей, но я предвидел, что когда прекратится действие антибиотика, парню будет не до смеха.