Потом Лескова вызвали для объяснений в плановый отдел. Он шел с тяжелым сердцем: о плановике Двоеглазове все отзывались как о черством и упрямом формалисте. «Ничего, утешал себя Лесков. — И плановики — люди, нужно только с ними обходиться, как с людьми». Он и начал так свой разговор — по-человечески:

— Прошу вас, Даниил Семенович, спокойно выслушать, как все получилось.

Двоеглазов не проявил особого интереса, махнул рукой и категорически постановил:

— Обыкновенная история, товарищ Лесков, тысячу раз слышал. Для начала простим — по неопытности вашей. А в следующий месяц спуску не ждите.

Лесков не удержался от горького замечания:

— Боюсь, вам показуха нужна, а не работа. Я же вам все основания объясняю, почему…

— Не показуха, а показатели! — невозмутимо прервал Двоеглазов, обратив на него сильные, как лупа, очки. — Придется подтянуться, товарищ Лесков, с показателями у вас неважно. А насчет оснований — тоже не ново. Хозяйственники, если их послушать, проваливают программу только на самых убедительных основаниях.

Как ни злился Лесков, он должен был признаться, что не одна формалистика была в этом рассуждении — имелась тут и правда. Забыв, что еще недавно в нем бушевало весеннее настроение, Лесков перенес самую трудную первую неделю. Вал хлынул через него — он устоял на ногах. Но дальше стало не лучше, а хуже. Снова пришел Щукин и доказал, что и в наступающем месяце они не окончат регуляторов на медеплавильном заводе. Крутилин, конечно, опять не оплатит незаконченные работы.

— Что вы советуете, Юлиан Борисович? — помолчав, спросил Лесков.

Щукин, отечный старик с седой бородкой и умными глазами, понимал мучения своего начальника и даже сочувствовал его борьбе. Но многолетний опыт подсказывал ему, что борьба эта безнадежна. Он проговорил после некоторого колебания:

— Я уже рекомендовал: отказаться от сосредоточения сил на двух участках. Нужно вести много работ с таким расчетом, чтоб в одном месяце кончалась одна, в другом — другая. Только так добьемся требуемой гибкости в планировании.

Это было то самое, что все делали, — хваленое искусство настоящего хозяйственника. Но Лесков не мог пойти на это. К чертовой матери гибкость в планировании! Хорошо, он согласен несколько сократить объем работ на медеплавильном, раз в этом месяце они не могут там все завершить. Но освободившиеся рабочие руки он бросит на ускорение монтажа на обогатительной фабрике. Как смотрит Юлиан Борисович на такое решение?

— Думаю, через месяц вас снимут с должности за систематическое невыполнение производственных планов, — честно ответил Щукин.

На это Лесков возразил с горячей уверенностью:

— Помяните мое слово, Юлиан Борисович, через месяц не меня снимут с работы, а сократят классификаторщиков и пробоотборщиц, ибо они станут не нужны рядом с нашими автоматами.

24

Лесков, возвратившись с фабрики, позвонил Галану и предложил помощь — переконструировать дифманометр. Галан сразу ответа не дал. Если бы Лескову рассказали, в чем причина колебания Галана, он не поверил бы или возмутился, до того эта причина была чужда всему, чем жил Лесков и его помощники. Когда Закатов обвинял Галана в чем-либо подобном, Лесков морщился — обвинения казались пристрастными. Сам Галан опасался раскрывать свои мысли даже таким близким людям, как жена: у нее он тоже не нашел бы сочувствия. Он хитрил с самим собою, с ней вовсе нельзя было откровенничать. Галан хорошо знал, что окружающие именно потому относятся к нему с недоброжелательством, что подозревают в жадности и равнодушии к делу, если оно не несет в себе личных выгод — нужно было поневоле сдерживаться.