Майор кинжалом рассекает грудь бура. Хруст костей и хрящей слышен даже мне в кустах.

Крик боли бедняги Михеля способен разбудить и мертвого. А вампир-майор руками вырывает еще трепещущее сердце бура из его груди и льет кровь из него себе прямо в рот.

Орут от восторга английские кавалеристы.

Мой палец на спусковом крючке, а затылок вампира-англичанина в моем прицеле. Грохот выстрела и череп майора взрывается осколками, сгустками крови и мозга.

— Коленька, Коленька, проснись! — руки и голос Сони вырывают меня из тягостного и вязкого, как болото сна. — Что с тобой? Ты так кричал…

— Дурной сон, кошмар…

Я с трудом перевожу дух, возвращаясь из сна настоящего Гордеева в реальность Лаоянского госпиталя.

[1] Лембои не просто черти, а выросшая из проклятых детей или взрослых, похищенных и выращенных нечистой силой, могут быть и водяными, и банниками, и лешими.

[2] «Хаки» — так буры называли английских солдат, после того, как английская армия, понеся огромные потери, сменила яркие красные мундиры на форму расцветки хаки.

[3] «Два шиллинга, два шиллинга, господин» (искаженный африкаанс).

Глава 11

Соня обеспокоена и не скрывает. Все пытается выспросить, что за кошмары мне снятся такие.

И что мне ей сказать? Что меня, пришельца из другого мира вдруг стала мучить память прежнего владельца этого тела?

Поверит как Николов? Вряд ли. Поэтому приходится отвечать уклончиво — мол, новая контузия вытаскивает из памяти фрагменты южноафриканских приключений. Не самые лучшие воспоминания. И ни слова, что меня беспокоит пробуждение подлинного хозяина этого тела. А я только в нем освоился… Можно сказать, начал жить на полную и получать удовольствие.

Вот только сразу встаёт второй вопрос: как на мне скажется пробуждение сознания Гордеева? А если оно будет проявляться не только во снах? А если он постарается вернуть контроль над своим телом, и мое сознание, сознание Лехи Шейнина, старлея российской армии из 21-го века, задвинет куда-нибудь или вообще отправит в небытие?

Единственный с кем я могу поделиться своими опасениями и страхами — Николов. Только он знает правду.

Накормив меня очередным безвкусным завтраком, Соня приводит Обнорского. Тот расспрашивает про сны. Интересуется, почему вдруг они начали меня беспокоить?

Стараюсь отвечать честно, насколько это вообще в моей ситуации возможно.

— П-прежде м-мне никогд-да не сн-нились мои п-похождения у б-буров. Т-тем б-более, в виде к-кошмаров. Оч-чень д-детальных.

— Так-так. Если не затруднит, расскажите в подробностях, — Обнорский само внимание.

Сонечка тоже навострила свои хорошенькие ушки.

— Х-хорош-шо.

Пересказываю оба сна, предусмотрительно умалчивая о пикантных моментах. Ни к чему берегине знать про мужские соблазны Гордеева.

Сергей Иваныч задумчиво покусывает нижнюю губу, проверяя мои рефлексы с помощью медицинского молоточка.

— А что вам обычно снится, Николай Михалыч?

Пытаюсь припомнить. Сны у меня и дома были нечастыми, а с момента переноса в тело Гордеева практически прекратились. Просто закрывал глаза, а потом открывал, вплоть до новой контузии.

Так и отвечаю, умалчивая про перенос.

— Голова предмет тёмный и до сих пор мало изученный, — говорит эскулап/

Невольно хмыкаю. Уж больно он сейчас напоминает одного известного киноперсонажа.

— Правда, господин Фрейд в Вене пытается разобраться в ней со своими учениками, но уж больно срамные мысли высказывает…

Обнорский искоса бросает осторожный взгляд на мадмуазель Серебрякову, явно не желая шокировать девичьи ушки скабрёзностями про орально-генитально-анальные фиксации, Эдипов комплекс и прочие измышления Венской школы психоанализа.