— Николай Михайлович, обещаю — мы во всём разберёмся… Но пока…

Ему крайне неловко, он мнётся, избегает смотреть мне в лицо.

— Я арестован? — Проклятое заикание исчезает напрочь, словно его и не было.

Вот что значит — стресс! Мигом излечивает от мелких болячек.

— Задержаны. Пока! — отвечает за Николова жандарм.

Не верю своим ушам.

— Соблаговолите следовать за нами на гарнизонную гауптвахту, — продолжает жандарм. — Надеюсь, вы не станете оказывать сопротивление.

Он многозначительно похлопывает по кобуре.

Даже если двину ему в морду как тому же Соколово-Струнину, вряд ли мне от этого полегчает. В том числе морально.

— Разумеется, не стану!

— Ротмистр! — рявкает Куропаткин.

Машинально вытягиваюсь во фрунт: субординацию никто не отменял, тем более в присутствии целого генерала.

— Потрудитесь вернуть награды! — требует Куропаткин.

И ведь не ради орденов воевал, если б не вручили — не обиделся, но вот так, когда тебя шельмуют на виду у кучи народа: а за церемонией наблюдает не один десяток любопытных глаз: другие раненные, сестрички, санитарки… На душе становится паскудно. Хочется достать револьвер и застрелиться…

Стоп! Это что — настоящий Николя опять просыпается и начинает дурить⁈

Ну уж нет — если и суждено погибнуть от пули, так от японской! Лишать себя жизни я не намерен!

Да, позор! Да, все внутренности переворачиваются, к вискам прильнула кровь, сердце колотится в бешенном ритме, а пальцы сжимаются в кулаки…

Беру себя в руки, делаю каменное лицо:

— Слушаюсь!

Эх, не красоваться мне при всём параде с орденом и наградной саблей… С неимоверной тоской отдаю и то и другое. И пяти минут при мне не продержались –мировой рекорд, достойный книги Гиннеса.

— Господа, а вы уверены, что состояние здоровья ротмистра позволяет ему находиться на гауптвахте? Может, лучше отправить господина Гордеева под домашний арест? — внезапно говорит Алексеев.

Он всё ещё ко мне расположен и искренне пытается помочь. Только не понимает, что делает хуже: в глазах Куропаткина сразу зажигаются мстительные огоньки.

Эх, отольются мне сейчас все мои недавние выкрутасы… Ни хрена он не забыл и не простил! А слова адмирала подлили масла в огонь: давно известно, что Куропаткин и Алексеев дружат как кошка с собакой. Тем более между армейскими и флотскими никогда не бывает ровно.

— Евгений Иванович, всё-таки речь идёт об убийстве… — замечает Куропаткин.

Как быстро списывают меня со счетов. Глазом моргнуть не успел…

— Давайте не будем забывать: ротмистр — боевой офицер… — продолжает гнуть линию наместник. — Тем более после тяжёлого ранения. Ему необходима медицинская помощь…

— Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство! Медицинская помощь ротмистру будет предоставлена в обязательном порядке, Его обязательно осмотрит врач, правда, не господин Обнорский. Мы пришли к выводу, что он излишне симпатизирует пациенту, — объявляет жандарм.

Сдаётся, в тандеме с Николовым, он за главного.

И надо же как оперативно сработал: уже успел с Обнорским поговорить…

— Пойдёмте, Николай Михайлович, — грустно произносит Николов. — Простите, что так вышло… Обстоятельства…

— Понимаю, — хмыкаю я.

Значит, подождать с полчасика было не судьба… Ну-ну…

На улице ждёт гражданского вида экипаж и пара конных жандармов сопровождения.

Катим на нём по грязным улицам Ляояна к гарнизонной губе.

Сразу за решётку меня не бросают, сначала заводят в довольно уютный кабинет, обставленный с претензией на роскошь.