Ее отец и сэр Гилберт громко расхохотались. Розалинда улыбнулась, хотя не слышала ни слова из их разговора. Затем сделала вид, что сосредоточилась на еде, и снова ее мысли улетели далеко от парадной залы.

Она не знала, как ей теперь быть с Эриком и как себя вести при встрече. После того как любовное неистовство исчерпало себя, они оба почти не разговаривали. Долго лежали на мешках; обоим было трудно дышать. Они не целовались и не обменивались ласками, но тем не менее с каждой минутой все больше узнавали друг о друге. То было молчаливое соединение душ, подумала она с печальным вздохом. В темной тишине чердака она чувствовала себя более защищенной и лелеемой, чем любая королева среди тончайших шелков в самом великолепном из дворцовых покоев. Вопреки всем доводам укоряющего рассудка, в объятиях Эрика она обретала странную убежденность в своей правоте. Она могла бы лежать так вечность, не признавая никакой иной реальности, если бы он не поднялся первым.

— Тебе пора возвращаться к своим обязанностям, — пробормотал он, садясь. Розалинда не ответила, только смотрела, как он надевает нательные штаны, потом шоссы, а затем рубашку и тунику. В одежде солдата Эрик производил внушительное впечатление. Впрочем, пришла ей в голову неуместная мысль, в куда более легком одеянии любовника он тоже производил внушительное впечатление. Но в отличие от нее он не отмахивался от реальности: их могли обнаружить. Его пристальный взгляд заставил подняться и ее.

— Позволь мне, — проговорил он, когда она пыталась завязать шнурки своего платья. Розалинда с трудом глотнула воздух, когда его большие руки проворно затянули боковые разрезы ее платья, и не смогла произнести ни слова. Да и что говорить после такого потрясения? Что надо делать, когда человек, который только что дал ей ошеломляющее наслаждение, теперь возвращается к своей повседневной роли слуги и ратника? Как должна женщина обращаться к любовнику?

Эрик решил это за нее.

— Будет лучше всего, если ты уйдешь сейчас же, — сказал он, отступая от нее. Ей вспомнилось, что голова Эрика почти касалась низких стропил.

— Д-да, — согласилась она, еле шевеля губами.

Куда уж лучше, говорила она себе, осторожно спускаясь по лесенке и поспешно направляясь к выходу из конюшни. Хорошо бы унести отсюда ноги, пока никто не заметил ее отсутствия. Однако весь остаток дня Розалинда ощущала внутри ноющую пустоту от такого холодного расставания. И сейчас, когда вокруг нее рекой текли вино и эль, а вечерняя трапеза становилась все более шумной, она все размышляла, было ли ему так же тяжело видеть ее уход, как ей — уходить.

В этот момент поток ее сумбурных мыслей прервали.

— Я же сказал тебе, что сэр Гилберт спрашивал насчет эля, — слегка повысив тон, сказал ее отец, потому что в первый раз Розалинда не ответила. — Он хочет похвалить пивовара.

Розалинда повернула виноватое лицо к гостю:

— О, сэр Гилберт, благодарю вас за лестные слова. Я передам ему…

— Если бы вы оказали мне такую честь и проводили меня, я охотно скажу ему это сам.

Хотя отец и молчал, Розалинда видела, что отказываться не следует. С натянутой улыбкой она встала из-за стола и приняла предложенную Гилбертом руку. Когда они вдвоем выходили из залы, сзади слышались перешептывания, но Розалинда пыталась уверить себя, что это к лучшему. В конце концов, никто не станет связывать ее имя с Черным Мечом, если будут сплетничать о них с Гилбертом.

— Мы с вашим отцом беседовали о вас, — начал сэр Гилберт, когда они вышли во двор.