– Конечно, – пожал плечами Колька, – и о чем тут растабаривать?

И в самом деле – о чем, если все равно ничего нет?

* * *

Жизнь отделения пошла сказочная: не успели утереться после Найденовой и мелких воришек, свалилась новая беда, пуще прежней.

Прямо с утра, не успело начальство выдать тычков и директив, послышались тяжелые, по силам поспешные шаги, и на пороге предстала внушительная фигура гражданки письмоносицы Ткач. Прошествовав до стула, она рухнула на него, переводя дух.

Капитан Сорокин спросил:

– Ну и где?

Та махнула рукой:

– Там. На насыпи.

– Если на насыпи, то… к линейным? – с надеждой уточнил Остапчук, но начальник скомандовал:

– Отставить. Сергей, со мной, Иван Саныч – за дежурного. Гражданка, отдышалась?

– Нет.

– Тогда укажи точку, сами поспеем. С твоей кормой не побегаешь.

…Убитого обнаружили неподалеку от платформы, со стороны дачного поселка. Лежал навзничь, ногами к рельсам. Совершенно плешивый, без фуражки, сапог и верхней одежды, в гимнастерке и галифе, на груди с левой стороны – красное, уже буреющее пятно.

Присев на корточки, Сорокин принялся было обыскивать и тут же, выругавшись, торопливо крикнул:

– Сергей, врачей, живо! Живой он, дура баба…

Однако человек прохрипел:

– Не… х-хана, – с трудом перевел взгляд на Акимова: – Серега… теперь я точно – все.

– Брось, сейчас сбегаю… – начал было Акимов, но тот его уже не слушал. Началась агония, и, преодолевая судороги, человек проговорил:

– Чайка! Чайка…

Затих. Милиционеры сняли фуражки, Сорокин закрыл ему глаза:

– Да-а… теперь точно все. Знал его?

Акимов не ответил, горло сжало. Кивнул.

– Пулевое в сердце, да еще в упор, и столько прожил! Крепкий парень.

– Да, – наконец отозвался Сергей. – Это Денис Ревякин, путевой обходчик. Разведчик бывший.

– На фронте пересекались?

– Земляки. В госпитале одном лежали, потом, в Белоруссии…

Снова перехватило горло. Чтобы не опозориться, Акимов замолчал.

– Родные есть?

– По-моему, нет. Одинокий.

– Все полегче… Хотя кому? Сергей Палыч, отправляйся, вызывай опергруппу. Жэ-дэ отвод, стало быть, линейным трудиться. Я тут покараулю, огляжусь.

– Есть.

Козырнув, Акимов отбыл.

Сорокин, вздыхая, осмотрел тело, не нашел ни денег, ни документов. На ремне остались сигнальные флажки, красный да желтый, и пенал, где должны были быть петарды. Их не оказалось. Чуть поодаль, уже на границе щебня и травы, отыскалась форменная фуражка, слетевшая то ли при борьбе, то ли при падении.

Следов на щебне не было, да и быть не могло. Можно было в целом уверенно утверждать, что если преступник не круглый дурак и не соскочил немедленно на землю с насыпи, то никакая ищейка след не возьмет.

Николай Николаевич извлек платок, помедлил, прежде чем прикрыть мертвое лицо: «Симпатичный мужик. Эх, Дениска. Поди, и тридцати нет, а вон, плешивый уже, и дырка в черепе. Через огонь-воду прошел, а погиб тут… подло-то как. Как же ты подпустил их к себе? Или случайно под пулю попал. Геройствовать небось начал, разведчик, сам задержать решил…»

Сорокин вздохнул, поднялся, закурил. Прошелся по насыпи, по рельсам.

«Чайка, сказал он. К чему бы это? Нет у нас их, не гнездятся.