Когда мы оставались одни, то могли проходить часы, а мы не обменивались ни словом. Даже внезапно обрушившаяся на нас опасность часто не вынуждала нас говорить; все наше общение сводилось к нескольким жестам. Однако если кто-то находился рядом с нами, мы вынуждены были становиться менее молчаливыми, так как приходилось говорить, чтобы нас поняли другие. Да, если мы предпринимали что-то для нас само собой разумеющееся, для окружающих это было непонятно или даже противоречило их мнению, так что Виннету без большой охоты пускался в подробные разъяснения, однако давал их не в пространных речах, а в форме вопросов и ответов. Такой, пусть даже очень короткий разговор обычно содержал какое-нибудь пояснение слушателям, которое они почтительно и молча принимали от знаменитого вождя апачей.

И когда теперь глаза всех, даже вождя, вопрошающе уставились на него, он обратился ко мне:

— Олд Шеттерхэнд считает это место подходящим?

Я кивнул головой и спрыгнул с лошади.

— Двоих часовых будет достаточно?

— Хватит и одного человека, пока не стемнеет.

— В таком случае воины-мимбренхо могут расседлать лошадей и пустить их попастись. Но Олд Шеттерхэнд и Виннету не станут разнуздывать своих жеребцов.

Он спешился и перебросил поводья через спину своего коня, то же самое я сделал со своим. Я видел, что его поведение вызвало всеобщее удивление. Мимбренхо считали, что здесь, в укрытии, мы должны находиться на лошадях, поджидая юма, чтобы потом сразу же обрушиться на них. Даже вождь был такого же мнения, потому что он спросил Виннету:

— Почему мой брат хочет отпустить лошадей на волю? Мы же должны, как только заметим юма, быстро оказаться в полной готовности к выступлению!

У губ Виннету наметилась хорошо мне знакомая складка, появлявшаяся у него как знак превосходства, но ответил он очень дружественно:

— Мой брат полагает, что юма появятся?

— Да, ведь Олд Шеттерхэнд сказал же об этом.

— Да, пожалуй, они появятся, но сюда не доберутся. Увидев наши следы, они сразу же повернут, но это будет обманный маневр. Скрывшись на востоке, они совершат обход, объедут лес и постараются напасть на нас с тыла — с запада. Значит, ждать нам их здесь придется долго, и лошади могут отдохнуть.

— Олд Шеттерхэнд такого же мнения? — спросил меня Сильный Бизон.

— Да, — ответил я. — Мой брат Виннету угадал мои мысли.

— Ну, а если враги все же поедут прямо сюда?

— Тогда бы им грозила верная гибель, поэтому они поостерегутся делать это.

Он недоверчиво смотрел на меня, а я продолжал:

— Ты полагаешь, что юма не заметили то место, где я встретился с вами?

— Они не слепые, значит, могли и видеть, но они не узнают, кто мы и сколько нас.

— Ты ошибаешься. По моим следам они поймут, что я добровольно направился к вам, а стало быть, вы должны быть моими друзьями. Они знают, что со мной твой сын, и легко могут догадаться, кто вы такие.

— Но как же они смогут определить нашу численность?

— В самом деле, они не смогут точно подсчитать воинов в отряде, но им, если они пораскинут мозгами, вполне по силам догадаться. Когда я подъехал к вам, твои воины держались друг подле друга и вытоптали копытами лошадей довольно большую площадку.

— Но мы же скрыли следы!

— Остался след от нашего топтанья на этой площадке, и он занимает тем большее место, чем больше там было людей. Если юма об этом не догадаются, то достойны будут только лишь носить одежду старых женщин, и я убежден, что ты поймешь это быстрее их.

Он почувствовал себя немного пристыженным, а поэтому ответил почти не задумываясь:

— Я давно знал это, а спрашивал лишь для того, чтобы ваши ответы смогли услышать мои воины.