Джабраил безмолвствует, ответов нет, ради всего святого, бхаи, не спрашивай меня. Мука Махунда ужасна. Он вопрошает: могут ли они действительно быть ангелами? Лат, Манат, Узза… Могу я называть их ангельскими? Джабраил, есть ли у тебя сёстры? Это ли дочери Бога? И он ругает себя: О моя гордыня, я — высокомерный человек; не слабость ли это, не есть ли это лишь мечта о могуществе? Должен ли я предать себя ради места в совете? Это сознательность и мудрость — или же пустота и самолюбие? Я даже не знаю, был ли Гранди искренним. Знает ли он сам? Наверное, даже ему неведомо это. Я слаб, а он силён, предложение даёт ему множество путей уничтожить меня. Но я тоже могу извлечь из этого большую выгоду. Души города, мира, — они ведь стоят трёх ангелов? Настолько ли непреклонен Аллах, что не примет ещё троих, дабы спасти род человеческий? — Я ничего не знаю. — Должен ли Бог быть горд или смиренен, величествен или прост, уступчив или нет? Какова его суть? Какова — моя?

*

На полпути ко сну — или на полпути обратно к бодрствованию — Джабраил Фаришта часто преисполняется негодования из-за непоявления в его поле зрения Того, у кого должны быть ответы; Он никогда не показывается, тот, кто держался в стороне, когда я умирал, когда я нуждался нуждался в нём. Это всё он, Аллах Ишвара Бог. Отсутствующий, как всегда, когда мы терзаемся и страдаем во имя Его.

Всевышняя Сущность держится в стороне; что повторяется — это сцена: заворожённый Пророк, вытеснение, нить света, а затем Джабраил в своей двойной роли, и взирающего-сверху-вниз, и глядящего-снизу-вверх. И оба они испуганы трансцендентностью происходящего. Джабраил парализован присутствием Пророка, его величием, он думает: я не могу издать ни звука, чтобы не показаться ему чёртовым дураком. Совет Хамзы: никогда не показывай свой страх; архангелам нужен такой совет не меньше, чем водоносам. Архангел должен выглядеть бесстрастным, что подумает Пророк, если Бог Всевеликий невнятно замямлит из-за страха перед публикой?

Это случается: откровение. Примерно так: Махунд, всё ещё в своём не-сне, весь напрягается, вены вздуваются на его шее, он сжимается в клубочек. Нет, нет, ничего подобного эпилептическому припадку, это нельзя объяснить так просто; какой эпилептик способен обращать день в ночь, собирать облака в вышине, превращать воздух в гущу, пока ангел висит, одурев от страха, в небе над страдальцем, держащем его, как бумажного змея, на серебряной нити? Боль, снова щемящая боль, и теперь чудо начинается в его моих наших внутренностях, он налегает на что-то изо всех сил, понукает чем-то, и Джабраил начинает ощущать эту силу эту мощь: вот она, у меня во рту, открывает закрывает; и сила, начинающаяся внутри Махунда, достигает моих голосовых связок и превращается в голос.

Не мой голос я и не знал никогда таких слов я вовсе не такой классный оратор никогда им не был никогда не буду но это не мой голос это Голос.

Глаза Махунда распахнуты, он созерцает некое видение, пристально уставившись на него, ох, точно, вспоминает Джабраил, на меня. Он видит меня. Мои губы шевелятся, что-то шевелит их. Что, кто? Не знаю, не могу сказать. Но вот они, выходят из моего рта, из моего горла, мимо моих зубов: Слова.

Быть почтальоном Бога — это не шутка, яар.

Нононо: Бог не в этом кадре.

Бог знает, чьим почтальоном я был.

*

Махунда ждут в Джахильи у колодца. Водонос Халид, как всегда, самый нетерпеливый, то и дело бегает на разведку к городским воротам.