Барракуда молчал, не выпуская мертвой руки, а тем временем в другую руку Ванины кто-то вложил горящий фонарик — тускло светящийся кристалл: «Освети… путь… освети… освяти… светлый… путь…» Губы Барракуды шевелились, но слов не было слышно, кто-то положил ему руку на плечо, он вздрогнул и задел локоть Ванины — тогда уже вздрогнул Ивар, потому что мертвая голова качнулась, вспыхнул камень в сложной тугой прическе и на лоб упала прядь, почти как тогда, в комнате, и лицо от этого сделалось почти милым — тогда милым, а сейчас жалобным, измученным и усталым.

Барракуда оторвал свою руку от руки Ванины.

Сквозь слезы Ивар видел стеклянный колпак, опустившийся сверху и заключивший сидящую женщину в прозрачный кокон, в капсулу. Трехпалая рука манипулятора пошла вверх, поднимая над головами живых мертвую Ванину в пилотском кресле, и люди провожали ее глазами, пока не сомкнулся потолок. Целую минуту длилось ожидание, потом завибрировал, как от далекого взрыва, железный пол. Сквозь слезы и тоску Ивар успел удивиться — запуск? Они запустили капсулу?..

Еще несколько секунд было тихо.

— Так ушла дочь тигардов Ванина… вместо сына тигардов Кая, — глухо и зло сказал Барракуда, глядя в пустой потолок.

— Никто не уходит «вместо», — негромко отозвался плечистый старик. — Все уходят вовремя… Не греши, Кай.

Милица взяла Ивара за плечо, но он так и не поднял глаз от тусклого пола.

…Они все стояли по колено в прибое, волны накатывали и уходили, и никто не чувствовал холода, хотя высокие голенища полны были соленой воды. Темная ночь превратилась в красный, воспаленный день, потому что неподалеку от берега покачивался уносимый отливом факел.

Окутанные пламенем паруса, мачты, пылающие, как ритуальные свечи, оплавляется бронзовая фигурка на корме, оплывает, скапывает в шипящее море; языки пламени жадно облизывают черное небо, и звезды меркнут, а на месте их бесстыдно пляшут полчища обезумевших искр… На неподвижных лицах людей лежит горячий медный отблеск, а огромный погребальный костер отплывает все дальше, и все дальше уходит женщина на высоком ложе, женщина в огненном одеянии…

Ивар плакал в полубреду. Ему мерещились черные, черные глубины космоса, полные бродячих огоньков — тусклых фонариков в мертвых руках. Там зеленые скатерти под голубыми шатрами… Нет там шатров. Там черная пустота… и таблички, вмурованные в Стену Мертвых… А если — есть?! Несправедливо, если одним Прародина и шатры, а другим — только буквы на глухой поверхности искусственного камня… Мама!..

Он проснулся — или очнулся — и увидел над собой лицо склонившейся женщины.

— Мама… — он заплакал от облегчения, но тут же понял, что обознался, и прошептал разочарованно:

— Ванина… Ты разве не улетела?

Женщина присела на край кровати, Ивар ждал увидеть в ее руке шприц-пистолет но не увидел. Тогда он понял, что обознался снова.

— Это все из-за тебя, — сказал он Регине. — Оставь его в покое… Он любит только маму, ясно? Отстань, вот присосалась, как… присоска…

К его лбу прижалась нестерпимо холодная ладонь. Ивара передернуло.

— Он бредит, — прошептала женщина.

Ивар умиротворенно вздохнул и закрыл глаза. Если поверить… Если хоть на секундочку поверить, что где-то там людей ждут голубые шатры и зеленые скатерти… И там его ждет мама.

— Он бредит, — сказала женщина громче. — Он горячий и дрожит… — в ее голосе отчетливо скользнула паника. — Он… слышишь, Кай?!

«…вместо сына тигардов Кая». Ивар открыл глаза.