Прискакала с улицы Ташка.

— Ма, а Балашов в командировку укатил, что ли? Я его щас во дворе с сумкой видела…

— Садись за стол.

— А ты?

— Иду.

Она с трудом вылезла из кресла и удивленно взглянула на собственные ноги, которые отказывались двигаться. Что еще за шуточки?

— Мам, ты чего? — Ташка влетела в комнату. Алена стояла на полусогнутых, опираясь рукой о косяк.

— Мам!

— Все нормально. Нога затекла. Я сейчас. Значит, все-таки я расстроилась, поняла Алена. Она была уверена, что спокойна. Конечно, жаль, что Лешка не захотел поговорить по-человечески. Но она держала себя в руках, она всю жизнь держит себя в руках и очень хорошо владеет этим искусством.

Ноги тряслись, будто последние суток трое она поднималась в гору. Одна и без страховки.

Впрочем, так оно и было.

Просто ей казалось, что она не одна.

— Он надолго, Балашов-то? Судя по сумке, месяца на два, а, мам?

— Ташка… Ташка, я его очень люблю, — вдруг сказала Алена и неровной походкой двинулась в кухню.

Дочь бросилась за ней, размахивая руками.

— Ну извини, мамочка! Если это тебя так расстраивает, я не буду больше над ним издеваться. Правда, я стану паинькой! Только ты, пожалуйста, не бледней больше, ладно?

Алена машинально кивнула и огляделась. В кухне все было по-прежнему. Странно. А чего, собственно, она ждала? Разгрома или наводнения? Следов разбушевавшейся стихии, которая прошлась по ее душе?

Брось, какая еще стихия, шепнул ей кто-то. Любимый муж ушел — это не бедствие, не катастрофа, это просто очередное предательство.

Какое страшное, окончательное слово.

— Вареники, — объявила Алена, выставив на стол блюдо.

Ташка облизнулась и достала сметану.

Как они станут жить дальше, а?..

Алена смотрела на дочь, и жалость толкалась в горло, давила на веки, мешала дышать.

«Но ведь Ташка не любила его. И никогда бы не полюбила. Она проживет. А ты сама?»

«Запросто. Я ведь сильная. Я боюсь боли, но я — сильная! Я просто не стану обращать внимания на эту боль, вот и все. Я умею улыбаться сквозь сведенные судорогой губы, сквозь стиснутые зубы, сквозь разочарование и страх».

Той ночью ей так и не удалось заснуть, а под утро раздался звонок.

— Я тебя разбудила? — довольным голосом осведомилась Юлька.

— Нет.

Алена посмотрела в окно и решила, что надо умыться и почистить зубы. Утром надо умываться и чистить зубы.

— Между прочим, я знаю, что у вас каникулы, — заявила Юлька, — так что никакие возражения не принимаются.

— Ты о чем это? — спросила Алена, хотя ей было все равно.

Юлька на том конце провода насторожилась, но виду не подала.

— Я вас хочу! В смысле видеть! Мы второй этаж закончили, Влад горку поставил, говорит, надо опробовать. И вообще, я пирогов напекла на целую роту! И нечего вам в городе сидеть, пока каникулы! А Балашова на работу Влад может отвозить.

Алена с трудом соображала, о чем говорит подруга. Только последняя фраза и отложилась в голове.

— Балашова никуда отвозить не придется. Он теперь сам по себе.

— Поругались? То-то я слышу, голос у тебя того… печальный. Вам просто отдохнуть друг от друга надо, вот и все. Собирайся давай, мы сейчас приедем.

И решительная Юлька нажала отбой.

Куда собираться? Зачем? Кто приедет?

Алена не стала думать. Она вспомнила, что по утрам правилами установлено умываться, чистить зубы, делать зарядку и есть обезжиренный творог.

Хорошо, когда точно известно, что надо делать.