Благодарю за поздравление с браком Фанни с лордом де-Кастльтон. В то время, когда по возвращении вашем из Австралии вы еще будете человек молодой, она (хоть теперь о ваших лет) станет женщиной зрелой, с головой набитой предразсудками и тщеславием. У девушек молодость коротка, для всех одинаково; но когда они выходят замуж, женщина становится женщиной своего сословия. Что касается до меня и места, о котором говорят общие слухи, помните что сказал я вам перед нашей разлукой и… но вошел Д. и говорит, что меня ждут на кафедру для ответа М., который вызывает мои возражения: Палата набита битком и жаждет дебатов. Так я (человек Старого-Света) препоясываю мои бедра и прощаюсь со вздохом с свежею девственностью Юного;

   «Ne tibi sit duros acuisse in proelia dentes!»

   Ваш преданныйАлберт Тривенион.»

   Глава XI.

   Таким образом, читатель, ты знаешь тайну моего сердца.

   Не дивись, что сынкнижникаи, в известные периоды жизни, сам книжник,хотя и занимавший еще ничтожную ступень в этом почтенном сословии в переходном возрасте от юношества к зрелости, с нетерпением отвернулся от книг. Многие ученые, в том или другом периоде жизни, созвали потребность этого неумолкающего голоса природы, который вызывает каждого сына Адамова на деятельность. Но не все великие ученые непременно были люди для практической деятельности, хотя те славные деятели, о которых говорит история, редко были вовсе не ученые. Мысли, которые пробуждаются книгами, не всегда могут удовлетворяться ими. Царственный питомец Аристотеля хотя и спал с Омиром под подушкой, но делал это не для того чтобы писать эпопеи, а для того, чтобы покорять новые Илионы в Азии. И не один человек, хотя и не похожий на Александра, должен взять его за образец в цели, которой может достигнуть только практическая деятельность, какова-бы ни была книга, которую положит он под подушку. И как тайные судьбы, управляющие человеком, вводят первые намеки свои на его будущее с раннего детства! Моя старая няня не даром с первых дней потешала меня легендами и сказками; доблести странствующих рыцарей и других баснословных героев пустили ростки свои в моем воображении, и в теплице лондонского общества яускорял развитие моей страсти к приключениям. К поэзии воспоминаний первых лет присоединилась поэзия первой любви, поощряемой тщетными надеждами и возложившей на себя одну из тех жертв, которые поэтизируют долг. Этим торжеством над самим собою заключилось мое воспитание, и с нетерпением хотелось мне испытать мою смелость и способность.

   Трудно было мне опять сделаться школьником и ужиться с отшельническим однообразием Кембриджа. Любовь к моему отцу, правда, помирила меня с этим неудовольствием,но я не мог уже хладнокровно возвратиться в университет, потому что знал, что продолжение моего курса поведет к лишениям для моего семейства.