– Поди и вымой им ноги!!!

Что делать? Лишь только буря улеглась, я поплыл к яхте, рассуждая о том, что когда не рассуждаешь, рассуждения никогда не пересекаются с собственными более ранними рассуждениями и рассуждениями других людей и потому жить легко и приятно. Уже подплывая к яхте, я умиротворенно думал о том, как приятно будет сестре Светлане и брату Леониду сидеть на палубе за столиком и чинно беседовать о зле с чисто вымытыми ногами...

Потом я стоял с тазиком на корме и рассуждал, можно ли выплеснуть грязную воду в экологически чистое море. Но когда прежний я, не вполне, видно, еще выветрившийся из грешной души, шепнул ехидно: "А может, выпьешь?", импульсивно выплеснул.

Честно говоря, мытье ног мне пришлось по вкусу. Нет, не подумайте, плебейством это не пахло. Я просто понял, что полное уничижение своего "я" ради того, чтобы на свете воцарилась доброта и смирение – это и есть прямая дорожка к святости. А святым, не канонизированным, а по совести, мне в глубине души хотелось быть всегда... Я бы, наверное, им стал – морально и идеологически был готов давно. Останавливал лишь холодный российский климат. Без последних рубашки и портков, которые со святого либо снимают, либо он сам отдает, пропагандировать доброту и смирение в наших умеренных широтах невозможно. И поэтому российские святые либо эмигрируют в теплую Индию, либо получают зелень на пропитание и теплые вещи из-за рубежа.

В Индию мне не хотелось – народу много, девушки смуглые до черноты в глазах и покойников в речки бросают, а на вспомоществование из-за рубежа рассчитывать не приходилось (я ведь не пламенный правозащитник дальнего зарубежья и Чечни и даже не морской офицер с экологическими наклонностями). И я смиренно дожидался времени, когда придут ко мне душевные силы, и я смогу подобно святому графу Толстому уйти прочь от грешной земной жизни...

8. Баламут. – Трахтенн превратился. – Убивают по-мариински. – Он догадался сразу.

Да, Николай Баламутов, нырнув в 1346-ой раз, попал в отсек космического корабля и не просто в отсек космического корабля, а отсек корабля Трахтенна. Он это понял тотчас, потому что практически весь отсек (площадь его была не меньше двухсот квадратных метров) был заставлен пластиковыми ящиками, на боках которых желтели наклейки, изображавшие взрыв.

Дверь, ведущая из отсека, была задраена. Баламут попытался ее открыть, нажимая на кнопки и поворачивая разноцветные рукоятки, но, как ни старался, не преуспел в этом. Выругавшись, устроился под дверью и принялся рассматривать отсек. В верхней части противоположной переборки его внимание привлекло нечто, напоминавшее миниатюрную телекамеру. Баламут нервничал и ему неудержимо захотелось привести ее в негодность. Однако, здраво решив, что это действие может быть воспринято обитателями корабля как акт вандализма, отказался от своего намерения. Решив опять заняться дверью, повернулся к ней и увидел бетономешалку.

"Тебя тут только не хватало! – выпустил он пар, пнув ее в бок по пути к двери. Запоры опять не поддались, и Коля, усевшись под гостьей, задумался о жизни. И пришел к мысли, что единственное, что он может сделать в создавшейся ситуации – это малодушно ретироваться в колодец или попытаться взорвать корабль. Ретироваться не позволяла совесть, а смертельного подвига утомленному организму не хотелось.