– А что сейчас было, ты можешь сказать? – Горечью свело рот, когда он смотрел на ее обнаженное, такое беззащитное и такое желанное тело. – Сейчас была страсть или любовь, Софи?

– И то и другое, – прошептала она. – Я бы не почувствовала одно без другого.

– А что ты чувствуешь сейчас?

– Ничего, – опустошенно призналась она. – Совсем ничего.

– Показать тебе силу страсти? – Он присел рядом. – Хочешь, покажу, как можно почувствовать одно без другого? – Он толкнул ее навзничь. – Покажу, какие чувства удовлетворяют в таком вот любовном гнездышке, Софи. – В голосе его прозвучали ласковые нотки, но она вздрогнула, как от прямой угрозы. Серые глаза были холодны; он отвел в сторону блестящие каштановые пряди, открывая белизну ее груди. От жесткого прикосновения пальцев по телу пробежали мурашки; кожа вспыхнула под давлением его губ, от влажной дорожки, которую оставил его язык, проследовав по гордой крутизне груди и прикоснувшись к розовому бутону соска. Но она ничего не могла поделать со своим отозвавшимся на ласку телом, не могла успокоить возбужденно забившееся сердце, не могла не отдаться потоку предвкушаемого наслаждения.

Под тяжелой ладонью напряглись мышцы живота. Она взглянула в нависшее сверху лицо. Это было лицо Адама, но какое-то обособленное, замкнутое, лицо человека, которого волнует лишь удовлетворение собственной разыгравшейся плоти. Оскорбленная этим зрелищем, Софья полностью утратила способность как-то влиять на происходящее. Она зажмурилась; слезы отчаяния закипели под крепко сжатыми веками и потекли по щекам, Она плакала от чувства утраты и унижения, в то время как безжалостное насилие продолжалось, а тело непроизвольно отвечало подступающему возбуждению, которое можно было воспринять как некий изощренный способ наказания за провинность. Но она никак не могла понять, в чем же виновата перед ним.

Наконец она открыла глаза. Адам увидел два бездонных темных омута, залитых слезами.

– Как ты мог? – едва слышно прошептала она. – Зачем ты так поступил со мной? Что я тебе сделала?

Адам глубоко, прерывисто вздохнул. Пот проступил на лбу. Лицо приобрело сероватый оттенок.

– Я так не могу, – порывисто, прижал он ее к своей груди как обиженного ребенка. Целуя заплаканные глаза и гладя се волосы, он прошептал: – Меня мучают демоны прошлого. Я разрываюсь на части оттого, что вынужден любить тебя тайком. Мне показалось, что это из-за тебя, хотя понимаю, что ты ни в чем не виновата, а мне просто нужно каким-то образом выплеснуть на тебя все это. Прости меня, милая.

В течение бесконечно долгих минут Софи не могла вымолвить ни слова; он продолжал держать ее в объятиях, гладил волосы, глаза, губы; в прикосновениях этих она чувствовала не страсть, а скорее мольбу.

– Ну, теперь ты понял, что получилось, – наконец вымолвила она. – А я не понимала, насколько это мучительно для тебя. Не понимала и не понимаю, потому что не знаю причины.

На требовательный взгляд этих темных глаз, на явный, хотя и не заданный впрямую вопрос мог быть только один ответ. Адам, не разжимая рук, переложил се к себе на колени.

– Я принадлежу к несчастной нации, известной своей проклятой гордостью, Софи, Нам крайне трудно пережить унижение измены.

– Твоя жена?

– Я любил ее. И со всей прямотой юности и слепой любви надеялся на определенную взаимность от той, для которой ничего не стоило показать мне, что это было всего лишь увлечение, которое прошло.

– Тогда почему она вышла за тебя замуж? Не думаю, что ее заставили.