– Сильвер, - сказала я, - все пропало. Все кончено. Но я так рада, что ты от меня не ушел.

– Джейн, если тебе нужно поплакать, не могла бы ты уткнуться в меня, а не в подушку?

– П-почему?

– Потому что зеленая материя, которой ты ее обтянула, окрашена непрочно, и твое лицо приобретает весьма нездоровый оттенок.

Я вскочила и бросилась к зеркалу. То, что я там увидела, заставило меня и засмеяться, и одновременно заплакать еще сильнее. Умывшись в ванной, я вернулась и села перед ним.

– Не хочу тебе плакаться, не хочу, чтобы ты меня обнимал и утешал, сказала я. - Ведь скоро я останусь без тебя, правильно?

– Почему же?

– Я знаю, что придется. Я рассказала тебе, что случилось. Денег нет. Ни на еду, ни на квартиру. Никаких шансов получить работу, даже если бы я что-нибудь умела делать. Здесь мне оставаться нельзя. А она, моя мать, не позволит мне привести тебя в дом, я в этом уверена. А если и позволит, она станет - как бы это сказать - анатомировать, что ли, мои чувства... При этом она будет говорить, что не хочет причинить мне боль. Или... нет, я ничего больше не знаю. Я с ней так разговаривала... Совершенно непохоже на себя. Но я знаю, что все это безнадежно.

– Я видел смотрителя, - сказал Сильвер. - Спускался вниз, пока ты плакала. Он думает, что мы актеры уличной труппы, которая распалась. Я ему этого не говорил, между прочим, он мне сам сказал. У него был хороший день - ни болей, ни побочных эффектов. Он сказал, что мы можем отложить плату на одну неделю. Так все делают, а ты к тому же заплатила за первую.

– Но через неделю денег у нас больше не станет.

– Может, и станет. И без всякой трудовой книжки.

– Нет.

– Да.

Он взял гитару и завел смешную, нелепую песню под аккомпанемент бешеного вихря рулад и аккордов. Я смотрела и слушала, затаив дыхание. Его глаза улыбались мне. Когда он пел, рот его принимал самые причудливые очертания, а волосы летали вокруг головы, как сумасшедшие.

– Всего одну монетку, леди, - сказал он обворожительным голосом, когда умолк последний звук.

– Нет. Ведь это, наверное, незаконно.

– Есть люди, которые только на это и живут.

– Да, люди. Но ты это делаешь лучше, чем люди. Это нечестно. Ведь так?

– Мы не будем располагаться там, где уже кто-то выступает. Мы и денег просить не станем. Просто будем играть музыку и посмотрим, что произойдет.

– А ты подумал, что кто-нибудь может тебя узнать, догадаться, кто ты такой?

– Я думаю, - сказал он, - что все это вполне законно. Хоть с какой стороны посмотри, - он глядел на меня абсолютно серьезно. - Ты купила дрессированного тюленя, умеющего выделывать такие штучки, какие другие дрессированные тюлени не умеют. Потом у тебя кончились деньги. Ты выводишь тюленя на улицу, он показывает свои фокусы, а ты ходишь со шляпой.

– Ты не тюлень.

– Но я умею показывать фокусы.

– Знаешь... не могу себе представить, как это все получится.

Он оставил гитару, взял мои руки, прижал их к своему лицу и посмотрел на меня.

– Прослушай, - сказал он, - ты на самом деле предпочитаешь вернуться в свой заоблачный дом? Если я перестал тебе нравиться, если ты больше не счастлива...

– Что ты! - воскликнула я. - Я только и была в жизни счастлива, что с тобой. Я и жила-то по-настоящему только с тобой.

– Ты в этом уверена? Дело в том, что сейчас ты стоишь перед выбором. Если ты беспокоишься обо мне, то позволь в сотый раз напомнить, что я робот.