– А давай больше ссориться не будем? – предложил Колька, поигрывая кончиком темной Олиной косы. – Ведь можно же как-то без этого, в полном согласии.

– Глупый, – серьезно ответила Оля, – если во всем полное согласие, то мы будем уже не люди.

– А кто?

– Деревья какие-нибудь.

Колька критично оглядел девушку:

– Ты скорее березка. А я, так и быть…

– Дуб, – невинно тараща глазища, предложила она.

Он дернул за косичку:

– Дуб, значит. Вот как отдубасю – будешь знать!

Она показала язык:

– Агрессор. О, кстати, об отдубасить. Завтра поможешь Палкиным гостинцы отнести?

Колька нахмурился:

– Оль, не надоело вам? Ну что они, голодают, что ли? А вы все носите и носите. Она вроде не бедствует, зачем другие кусок от себя отрывают?

– С чего ты взял, что не бедствует? – тотчас прицепилась Ольга.

– Знаю уж, – отрезал он.

– Опять темнит, – непонятно кому пожаловалась девушка, – ох, смотри! Все эти твои тайны добром не кончатся.

Колька, ощущая, к чему идет, накрепко захлопнул рот, как бы не сболтнуть чего лишнего. Возникло стойкое ощущение, что тот, за кем последнее слово, далеко не всегда прав. Ольга продолжала что-то начальственно ворчать, совершенно позабыв, какой он хороший и что его перевоспитывать не надо; он молчал, самодовольно улыбаясь про себя и собой же гордясь, – так и дошли до дома Гладковых.

Ольга подняла глаза, глянула в окно, замолчала на секунду, а потом, зажимая рот ладошкой, бесшумно расхохоталась.

– Ты чего? – не понял он.

Она, переводя дух, дрожащим пальчиком ткнула в свое окно:

– Ц-цветочки! Ой, не могу. Палыч на огонек заглянул. Ах, мама, мама! «Никогда в жизни!», «Надо гордость иметь!», «Он должен осознать»…

Колька прыснул, но быстро взял себя в руки:

– Ядовитый вы человек, Ольга Гладкова. Язвительный. Прямо говоря, ведьма!

– Еще какая! – прошептала девушка, сверкая глазами и кладя ему на плечи руки.

34

В воскресенье Остапчук ездил с супругой к теще на именины. Жена пребывала в отпуску, потому и осталась у мамаши, а он с больной головой опаздывал на службу. Засиделись за задушевным разговором и горилкой, потом еще аж две электрички отменили – так и получилось.

Поглядев на часы, Иван Александрович рассудил так: надо срочно выполнить какое-нибудь неотложное поручение, а уж потом, не торопясь, можно и в отделение.

Как раз кстати он припомнил, что Сергеевна в пятницу просила пригласить Наталью Введенскую для беседы. Правда, Катька, может, еще и не приехала, но это как раз ее недоработка, что на службу опаздывает.

Остапчук, донельзя довольный нашедшимся выходом, прямо с платформы поспешил по адресу.

Наталья уже отвела дочку в садик и теперь трудилась дома, по обыкновению пребывая в своем полуобморочном состоянии. Дверь открыла в фартуке, перемазанном краской, очки на одном ухе.

– Чего это вы, Наталья Лукинична, не заглянули к нам сегодня, – добродушно попенял он, вытирая ноги у порога, – так я сам к вам. Не откажетесь зайти?

Она некоторое время хлопала пустыми глазами, потом, видимо, до нее начало доходить. Встрепенулась, прижала руки к груди:

– Что? Ванечка, да? Нашелся?

– Пойдемте, пойдемте, – смутился Остапчук, пряча глаза, – там и объяснимся.

Наталья трясущимися руками завернулась в платок. На улице было довольно жарко, прямо-таки парило, но ее била заметная дрожь.