До отделения добрались без приключений, но тут выяснилось, что Сергеевны и вправду еще нет. Устроив Наталью в коридоре, Остапчук отправился к Акимову, держать совет.

Для утра понедельника Сергей был необычно добр и покладист. Спросил скорее с удивлением, нежели с недовольством:

– И чего это ты ее припер? Соскучился?

– Серега, да вот незадача: Сергеевна просила пригласить, а самой, видишь, нету.

– Ваньку-то не валяй. Она в пятницу еще предупреждала, что будет к одиннадцати, в управление ей, что ли. Ты это прекрасно слышал.

– Серега, ну забыл. Чего же делать-то теперь с этой?

– А я знаю? Ты приволок, ты и думай. У меня своих дел – выше крыши, вон, от бдительных граждан сигнал поступил, какая-то подозрительная компания на кладбище ошивается. Надо провентилировать, а у меня и без того дел – полон комод.

– Короче, пусть до Катьки сидит, – полуутвердительно-полувопросительно произнес Остапчук.

Сергей лишь плечами пожал.

Прошел один рабочий час, второй миновал – Сергеевна не появлялась. Наталья все сидела, чинно сложив на коленях руки. Все проходили мимо нее, не замечая, как если бы тут сидел не человек, а призрак, – так все привыкли к ее походам по милициям и почтальонам.

Места в коридоре было немного, поэтому почти каждый задевал ее – буквально, иной раз и словесно, поскольку в отсутствие руководства и Катерины можно было выражаться прямо и предметно.

Она пару раз попыталась ухватить за полу Остапчука, но тот лишь отмахивался с видом загадочным, отчужденным и неприступным.

Третий час пролетел. Натальины пальцы постепенно начали подрагивать, потом пришли в нервное движение, собирая кисти платка, накручивая их, расправляя, поскребывая ногтями застиранную ткань так, что в конечном счете она расползлась.

Четвертый час пошел. Ситуация накалялась: Сергеевны не было, а Сорокин уже маячил грозовой тучей на горизонте, вот-вот вернется и приступит к допросу с пристрастием.

Остапчук, снова миновав уже белую как стена Наталью, проскользнул в кабинет:

– Серега, выручай.

– Сам поболтай!

– Да не могу я! Я же ее привел не с собой на беседу.

– А с кем?

– Пес ее ведает, с кем-то. Я не говорил. Серега, ну напряги ум, проведи профилактику или что-то там.

В дверь, не дожидаясь позволения, ворвалась Наталья – точь-в-точь смерть, но без косы – и, рванув с шеи платок, крикнула:

– Ваша взяла. Пишите! Я убила Ивана!

– Вот это ловко, – только и охнул Остапчук, но, мигом сообразив, развернул табурет:

– Садись, горемычная. Рассказывай.

… – Что, явилась с повинной? – тихо переспросила Сергеевна. – Я же просила.

– А чего это ты зарываешься? – возмутился Остапчук. – Я тебе что, на побегушках, чи шо? Тоже мне, раскрывака нарисовалась!

Помимо глупости создавшейся ситуации раздражала сама Катька – расфуфыренная, как на маевку: шляпка, костюмчик эдакий, туфельки, чулочки – чистый нейлон, на носу удивительные дымчатые очки, какой-то невообразимый платок на шее, переливающийся, как перо павлина, взбитый в бант, как на фаянсовой кисе. На пальцах – кольца, в руках – щегольской американский ридикюль. В целом же практикантка, злая и уставшая, еще и подмазана была, как с изумлением отметили коллеги, – в меру, со вкусом, но все-таки!

Неузнаваемая Сергеевна спросила требовательно и резко:

– Где она?

– Наталья-то? Сидит.

– «Сидит», – передразнила она, – вы хоть платки-чулки-пояса изъяли?

– Н-нет…

Сергеевна, изрыгнув чудовищную тираду, сбросила каблуки и со всех своих нейлоновых ног рванула в предвариловку.