Возможно, они отказали ему из-за него. Сохранили жизнь всем террористам, единственно для того, чтобы не подставить его. Чтобы сохранить для каких-то будущих дел.

Не исключено…

Потому что, сидя в тылу «чехов», Тромбон не мог с уверенностью сказать, что знает, для чего здесь находится! Вначале не мог и теперь тоже! В этой игре он был всего лишь пешкой, которую передвигали по кавказскому театру военных действий, разыгрывая какие-то свои, о которых он не догадывался, комбинации. Разведчик не должен знать много, должен ровно столько, сколько ему допустимо знать в данный конкретный момент.

Это — не недоверие. Это — расчет.

Ведь понятно, что далеко не всем из них удастся благополучно перейти «линию фронта». Многие попадутся в самом начале, других раскроют в первые же дни и недели их работы, кто-то сам перейдет на сторону врага — потому что такое тоже бывает. Если они будут знать все — то все. что они знают, они расскажут врагу. Если не будут знать почти ничего — то расскажут лишь то, что знают. То есть очень немногое.

В Службе внешней разведки дело обстоит, наверное, чуть иначе, но у них, в военной, именно так. Военные разведчики такой же расходный материал, как бойцы передовых частей. Их разбрасывают над территорией противника, как семечки. Как зерна одуванчика, которые на своих парашютах летят над землей, падают на землю и приживаются, пускают корни. Но далеко не все — единицы.

Во время Второй мировой их перебрасывали через линию фронта десятками тысяч, наспех, кое-как состряпав легенду и на коленке и от руки нарисовав липовые документы.

Большинство попадались сразу же, опознанные и схваченные первыми же военными или жандармскими патрулями, и ими, как елки — гирляндами, увешивали виселицы во дворах гестапо и заполняли расстрельные рвы.

Другим, которых были тысячи, везло больше — они проскакивали и успевали сообщить в Центр полезную информацию, что-нибудь взорвать или ликвидировать какого-нибудь высокопоставленного офицера.

Немногие, но все равно сотни закреплялись, организуя разветвленное подполье, устраиваясь на хорошие должности в полицию и комендатуры, попадая в абверовские спецшколы.

Десятки становились известными разведчиками.

Единицы доживали до конца войны. Не благодаря — вопреки!..

В чеченских кампаниях все было, конечно, по-другому. Но… все равно было так же! Потому что по тем же самым военным лекалам. И тогда становится понятно, что Тромбон был не один, что таких, как он, было много. Они перебегали к врагу под видом дезертировавших из частей солдат и офицеров, втирались в доверие, прикидываясь прибывшими воевать за свободу Ичкерии украинскими националистами и прибалтийскими снайперами, просачивались через порядки федеральных войск, изображая из себя дагестанских добровольцев и религиозных фанатиков из Татарстана. Путей было много, итог часто — один.

Многих разоблачали.

Многие погибали в боях с федералами.

И на минных полях, потому что мины не понимают, где свои, где чужие.

Кто-то не выдерживал проверок — и, убив несколько пленных, своих же ребят, разворачивал автомат в сторону боевиков, успев положить три или четыре «духа», до того как умереть самому. И тем срывал задание, о сути которого еще даже не знал!

Но очень много было тех, которым везло. Хотя бы потому, что готовили их лучше, легенды прорабатывали на совесть, а документы выдавали первоклассные. В этой войне процент выживших был выше, чем в той — Отечественной.

Тромбону тоже повезло. Он удачно прошел через «нейтралку», прошел все проверки и уцелел в боях.