А еще Белов, деликатнейший человек, искренне сочувствуя бедному сыну, подавленному бедой, случившейся с отцом, без всякой просьбы ставит ему присутствие при полном отсутствии. Да еще и к концу учебного года, в горячую пору, когда все эти отстающие с «хвостами», ноют «исправить троечку», «натянуть» да «подтянуть». Ощущение собственной неправоты Кольку завело еще больше, так что в ремесленное училище он вошел барином, чуть не посвистывая, нос кверху.

И надо же, какая неприятность – первым ему попался директор Казанцев Семен Ильич. И как раз выходил из кабинета, в котором занятие – по бумагам, – вели товарищи Белов и Пожарский. Нет, Колька не испугался, но хвост поджал.

Семен Ильич, уронив очки на кончик носа, смерил его взглядом, – точь-в-точь как голодный кабан – упавший с неба желудь, – потом вернулся обратно в помещение, вышел уже с какой-то спецовкой. Пригласил:

– Пойдемте-ка, дорогой товарищ Пожарский, ко мне в номера.

Так он именовал свой кабинет, он же – жилплощадь, поскольку директор училища квартировал без отрыва от производства, тут же, в здании общежития для простых учащихся.

Колька, войдя в знакомый кабинет, отметил: вот который год Ильич трудится в ремесленном училище, а комнатушка его, громко именуемая кабинетом, по-прежнему пуста, казарма казармой. Одно лишь сокровище тут – старорежимный письменный стол, он же верстак, лично доработанный старым токарем до состояния, что за ним можно и писать, и руками работать. Кроме стола нет ничего интересного: кровать с панцирной сеткой, тумбочка такая же, как у воспитанников, и гвозди-вешалки для одежды, задернутые кисейкой от пыли. Была еще пара табуретов, совершенно одинаковых – один для директора, второй для посетителя.

– Присаживайся.

Колька, поблагодарив, сел, Ильич устроился напротив.

– Что с отцом? Новости есть?

– А что они нового скажут? Состояние тяжелое, посещения запрещены. Талдычат одно и то же.

– Говорят то, что должны, скажи спасибо и за это.

– Спасибо.

– Пожарский, ты хороший паренек, но ядовитость твоя не по делу, – заметил директор. – Я тебя вот по какому вопросу позвал, – директор извлек из ящика стола конверт, протянул Кольке: – На вот.

– Что это? – открыв конверт, Колька залился жгучей краской:

– Да что вы, Семен Ильич! Не возьму, что я, нищий, что ли!

– Тебя никакой черт в виду не имеет, – успокоил Ильич, – и тем более не спрашивает, возьмешь ты или нет. Это общественность семейству твоему собрала, а не тебе. Ты заработаешь, с руками, ногами, ставку получаешь…

– Невесть за что, хотите сказать? – угрюмо подхватил Колька, красный, как вареный рак.

Директор то ли сделал вид, что не услышал, то ли пропустил мимо ушей, и подвинул Кольке лист бумаги и прибор:

– И еще – напиши сейчас заявление на денежную помощь, на этом основании распоряжусь выдать. Резерв есть.

У парня вырвалось:

– Стыдно.

– Стыдно нос задирать и отказываться от денег. Не тебе они, семейству. Давай, пиши, да поразборчивее и без ошибок.

Колька писал под диктовку, с трудом, брызгая чернилами. Старенькое перо, да и руки трясутся – и от стыда, и от раскаяния, и от огромной благодарности, все вместе. Проверив плоды его трудов, директор остался доволен:

– Так, с этим делом мы закончили. Теперь вот что. Наведайся к нему на службу…

– Кто ж меня пустит?

– Это уж я не знаю, кто, а ты загляни в кадры, в бухгалтерию, в местком. Ты ж был там, разберешься.