Колька поблагодарил за сведения, заметив, что сколько раз ходил мимо, никогда не присматривался. Потом, пользуясь тем, что вроде бы завязался разговор, спросил:

– Василий Борисович, вы с отцом работаете?

– Официально – его заместитель. Завтра, вот, вместо него должен в командировку отбывать. Дело не терпит промедления, мы и так сроки сорвали. Получаю, так сказать, по шапке.

– Почему ж так?

Ливанов, остановившись, закурил и, как заметил Колька, вроде бы огляделся. Весь народ куда-то делся, вокруг не было никого. Инженер ответил вопросом:

– Ты с какой целью интересуешься?

Колька недолго колебался. По молодости лет никак нельзя было смириться с мыслью о том, что кругом враги да предатели. И Ливанов, которого отец называл Васей, – располагал к себе. А скорее всего, надоело Кольке всех во всем подозревать. И хотелось выговориться, поскольку осточертела такая ерунда: ни одна знакомая зараза не воспринимает всерьез его слова и подозрения. Может, хоть этот, чужой, прислушается?

Он решился:

– Василий Борисович, тут случилось такое дело. Не знаю, что и подумать.

– А ты не думай, а говори. Выясним, что думать.

Колька выложил почти все, что его глодало изнутри. Про столкновение все пересказал, особо упомянув черный портфель и бумаги. Правда, о передаче портфеля Тихоновой умолчал, поскольку теперь уже успокоился и не был уверен, что это к делу относится. И с радостью убедился: его поняли. И не просто поняли, но и всерьез восприняли услышанное – даже глаз у Ливанова опять пополз в сторону.

– Портфель, бумаги. И где же все это теперь?

– Я не знаю!

– Дела плохи, – снова повторил инженер и замолчал.

На малолюдной Божедомке стало много народу – из-за ограды туберкулезного института вылетела стайка девчонок-медичек. Наверное, там, на учебе или работе, они были такие строгие, в белых халатах да шапочках, а теперь все яркие, как цветы в букете, в разноцветных блузках, юбочки, утянутые в талиях, тонких, как ножки у рюмок. Щебеча, они выпорхнули за ограду, некоторые так и стреляли глазками в их сторону. А одна, красивая, с толстой косой вокруг головки, стрельнув глазками, с трусливым кокетством спросила Ливанова, который час.

– Вам уже пора, – ответил тот, заработав в глазах Кольки еще очко в свою пользу.

Сконфуженная бесстыдница с позором испарилась. Инженер же, в самом деле глянув на часы, поторопил:

– Николай, у меня мало времени. Пора.

Колька немедленно взмолился:

– Нет-нет, погодите! Почему дела плохи?

И Ливанов произнес то, о чем не раз думал сам Колька:

– Дело подсудное выходит. Если в этом портфеле были те самые бумаги, которые пропали из лаборатории…

У Кольки сперло дыханье:

– Когда?!

– С утра в понедельник я их не нашел. Теперь мне их везти на доклад в министерство – а что я повезу?

– Что же?

– Только то, что умудрился восстановить сам. И буду получать по шапке. А если вскроется, что это дубликат, то будет большая беда.

– Для кого?

– Для всех. И прежде всего – для Игоря. Понимаешь?

Он глянул на парня испытующе, изучая – точнее, правый глаз смотрел, как следует, а левый вновь косил Кольке за спину. У парня все зачесалось от жгучего желания обернуться, глянуть, что там за спиной. Еле сдержался, побоявшись обидеть Ливанова. Инженер, призвав глаз к порядку, выровнял его.

– Вижу, что волнуешься, – и правильно делаешь. Отец про тебя рассказывал, да и в кадрах слышал. Ты человек опытный, испытанный, хотя всего рассказать не могу, сам понимаешь.