Шмитц обернулся ко мне, его толстые щеки побледнели, и он пробормотал сквозь зубы:

– Слышал?

– Беккер! – крикнул унтер‑офицер.

Беккер сел у пулемета и сжал губы. Унтер‑офицер скомандовал:

– Огонь!

Через несколько секунд вокруг нас начали рваться снаряды. Беккер упал навзничь и, вытянувшись во весь рост, застыл. Ему разворотило лицо.

– Шмитц! – крикнул унтер‑офицер, жестом указывая на освободившееся место у пулемета.

Шмитц оттащил тело Беккера, щеки его тряслись.

– Скорее! – торопил унтер‑офицер.

Шмитц приник к пулемету и открыл огонь. Пот струился по его лицу. Унтер‑офицер отошел от нас на два или три метра, даже не дав себе труда пригнуться. Шмитц ругался сквозь зубы. Раздался взрыв, на нас обрушилась лавина песка, а когда мы снова подняли головы, унтер‑офицера не было.

– Пойду погляжу, – сказал Шмитц.

Он пополз к тому месту, где только что стоял унтер‑офицер. Я заметил, что у него на подметках не хватает гвоздей.

Прошло несколько секунд, Шмитц вернулся с посеревшим лицом.

– Разорвало на части. – Он понизил голос, словно боялся, что унтер‑офицер может его услышать: – Сумасшедший! Стоять так под обстрелом! Он что думал, снаряды будут его обходить?

Он снова склонился к пулемету и сидел так, не двигаясь и не стреляя. Огонь неприятеля перекинулся на левый фланг. С той минуты, как наш пулемет умолк, в нас больше не стреляли. Эта тишина, наступившая на нашем крае, когда весь фронт грохотал, казалась такой странной!

Шмитц захватил горсть песку и, пропуская его между пальцев, с отвращением сказал:

– Подумать только, что мы деремся вот за это!

Он прижался щекой к пулемету, но вместо того чтобы стрелять, исподлобья взглянул на меня и процедил:

– А что, если теперь податься...

Я посмотрел на него. Он наклонился вперед, его толстая щека касалась пулемета, кукольное пухлое лицо было повернуто ко мне вполоборота.

– В конечном счете, – проговорил он, – мы выполнили свой долг. У нас больше нет никакого приказа. – И так как я по‑прежнему молчал, он добавил: – Унтер‑офицер сказал, что те, что останутся в живых, должны доставить назад пулемет.

– Унтер‑офицер сказал: последний, кто останется в живых, – сухо отрезал я.

Шмитц уставился на меня, его фарфоровые глаза округлились.

– Мальчик! – с трудом выговорил он. – Ты в своем уме? Какой смысл ждать, чтоб один из нас погиб!

Я смотрел на него, не отвечая.

– Ведь это же безумие, – начал он снова. – Мы можем вернуться в лагерь. Никто не поставит нам этого в вину! Ведь никто даже не знает, какой приказ дал нам унтер‑офицер!

Он приблизил ко мне свою большую круглую голову и положил руку на мое плечо. Я отодвинулся.

– Господи! – продолжал он. – У меня жена и дети! У меня трое детей!

Помолчав, он решительно произнес:

– Идем! У меня нет желания быть разорванным на куски! Хорошо унтеру проявлять усердие, а нам‑то что!

Он взялся за пулемет, намереваясь поднять его, но моя рука легла рядом с его, и я сказал:

– Можешь убираться, если хочешь. Я остаюсь – и пулемет тоже.

Он отнял руку и растерянно взглянул на меня.

– Но, старина! – сказал он глухим голосом. – Ты совсем спятил! Ведь если я вернусь без пулемета, меня расстреляют! Это ясно!

Внезапно глаза его налились кровью, и он с ненавистью ударил меня кулаком в грудь. Я пошатнулся, а он, ухватившись обеими руками за пулемет, поднял его.

Я быстро схватил карабин, дослал патрон и направил дуло на Шмитца.