Ничего не понимая, Романов задрал голову. Только теперь он заметил, что у входа нет часового.

Что здесь происходит?!

Он вбежал в дверь Управления. На проходной, в окошке дежурного, никого. Лестница вся завалена бумагами. С этажей доносится грохот, шум голосов.

Контрразведка переехала? Почему Козловский не предупредил? И, главное, почему не взяли с собой документы секретного делопроизводства?

Или это налет каких-то вконец обнаглевших анархистов? Газеты пишут, что в российской глубинке под воздействием анархистской агитации крестьяне жгут усадьбы и громят волостные канцелярии. Но то в глубинке, а тут Петроград!

Чемоданчик Алексей поставил к перилам, на всякий случай расстегнул кобуру, стал быстро подниматься.

На площадке между этажами стояли и курили трое солдат с повязками на рукавах. Вид у них был безмятежный, словно ничего особенного не происходило.

— Что тут такое? — крикнул Романов. — Кто старший?!

Солдаты разом обернулись.

Голос после ранения в шею у штабс-капитана был устрашающий. Врачи обещали, что со временем связки восстановятся и хрипота пройдет. О сцене, конечно, думать нечего, но какая к черту опера, какие романсы под фортепьяно после всего, что пережито за три военных года?

Один из курильщиков, с ефрейторскими лычками, окрика не испугался.

— А ты что за хрен?

Смерил офицера презрительным взглядом, плюнул на пол. Двое остальных тоже заухмылялись.

Ситуация была знакомая. В последние три месяца Романов оказывался в ней не раз и отлично знал, как себя нужно вести.

Революционная армия подорвала прежнюю систему подчинения, основанную на чинопочитании. Но не нужно думать, что наступило безначалие. Просто восстановились первобытные законы организации мужского общества: вожаки теперь определялись не по звездочкам на погонах, а по личным качествам. Мало кто из офицеров выдержал это испытание. Одни не сумели перестроиться, другие оказались слабы характером. А Романов сориентировался быстро. Принцип силы, так принцип силы.

На фронте он поступал так: выбирал главного заводилу (всегда найдется смутьян, который баламутит солдатскую массу) и хорошенько беседовал с глазу на глаз. Только следов на роже не оставлял. Между прочим, никто ни разу в солдатский комитет не пожаловался, хотя офицерское рукоприкладство по революционным временам считалось страшным преступлением. Человек примитивного устройства к силе уважителен и без споров признает за нею право на верховенство.

В штабе армии Романов был одним из немногих начальников, с которым все нижние чины держались так же, как до переворота: и честь отдавали, и по стойке «смирно» тянулись. Даже выдвигали в комитет, но Алексей из-за множества служебных дел взял самоотвод.

Пускать в ход кулаки, собственно, приходилось редко. Хватало одного взгляда и бешеной гримасы, которая перекашивала лицо штабс-капитана в минуту гнева. За годы войны ярости в душе накопилось много — иногда казалось, что весь из нее одной и состоишь. При малейшей провокации лютая злоба вскипала в секунду. Романов ощущал себя раскаленным самоваром, который пышет паром и плюется обжигающими брызгами.

— Что-о-о? — удавленно засипел штабс-капитан.

Голубые глаза стали белыми и намертво впились в физиономию хама. Пальцы откинули клапан кобуры.

Все трое красноповязочных моментально вспомнили, как устав предписывает вести себя со старшим по званию. Винтовки — к ноге, грудь вперед, подбородок вверх. Ефрейтор стоял бледный. Сглотнул слюну.

— Виноват, господин штабс-капитан. Тёмно. Не разглядел.

На лестнице, положим, было светло, но придираться Алексей не стал.

— Что тут творится? Вы кто такие?

— Мобильный отряд особого назначения, господин штабс-капитан! Прибыли согласно приказу занять помещение!

Мобильный? Романов вспомнил, что вдоль улицы стояло несколько грузовиков и легковых автомобилей — он не придал этому значения.