Капитан посмотрел на Пауэрскорта умоляющими глазами. Пожалуйста, не убивайте меня, казалось, говорили они. Пауэрскорт пока держался, не поддавался жалости. Его задача близилась к своему разрешению.

— Этого Мартина, — произнес Шатилов, — привезли сюда после его встречи с царем. Он отказался рассказать мне, о чем они говорили. Он сказал, это дело дипломатов, а не полицейских, которым не хватает ума, чтобы служить в охранке. — Этот комплимент уму его служащих наверняка польстил бы Хватову. Однако Пауэрскорт усомнился, что сие высказывание уместно в этой комнате в устах насмерть перепуганного капитана.

— И что же вы сделали, когда мистер Мартин отказался передать вам суть своего разговора с царем? — Говоря это, Пауэрскорт поигрывал пистолетом, нарочито наставляя его на причинные части Шатилова.

— Ну, мы… мы думали… — заговорил тот, следя глазами за пистолетом, — мы решили принять меры, чтобы заставить его заговорить.

Пауэрскорт коротко прошелся к другому концу стола и обратно, держа пистолет так, чтобы Шатилов оставался под прицелом.

— Какие меры? — зловещим голосом сказал он, наклонившись к самому лицу капитана.

Наступило молчание. Пауэрскорт подумал, не начать ли считать снова.

— Мы стали его бить, — прошептал капитан.

— Чем?

— Кнутом…

— Каким? Обычным или русским кнутом?

— Русским, — как ребенок, жалко всхлипнул Шатилов. Но Пауэрскорт еще не закончил.

— Говоря «мы», капитан, вы имеете в виду себя, ваших подручных или всех вместе сразу? И учтите: если попытаетесь лгать, останетесь без единого зуба!

— Это был я, — буркнул Шатилов, безуспешно пытаясь раскачаться вместе со стулом.

— И как далеко это дошло? — спросил Пауэрскорт, которого вдруг охватила волна жалости к Родерику Мартину, владельцу Тайбенхэм-Грэндж, любовнику Тамары Керенковой, восходящей звезде британской дипломатии, который погиб, угас здесь под кнутом русского садиста. Ему вдруг вспомнилось, как кто-то давно уже говорил, что после определенного числа ударов кнутом, то ли пятидесяти, то ли восьмидесяти, неизбежно наступает смерть. И такая смерть приходит как облегчение.

— Пока он не умер, — прошептал Шатилов, стараясь отодвинуться от Пауэрскорта.

— И как долго это продолжалось? — с печалью спросил тот, подозревая, что какой-нибудь педант в Форин-офисе захочет узнать и это.

— Меньше получаса. Ну, минут двадцать. Сердце не выдержало, или что-то еще.

Пауэрскорт взял себя в руки, чтобы не поотст-реливать капитану все зубы, один за другим. Дело почти закончено.

— И что вы сделали с телом?

— Бросили на Невском и сообщили в полицию, чтобы те сделали запись. А потом спустили под лед, в полынью.

Где-то в Финском заливе, подумал Пауэрскорт, плавает с рыбами изувеченное тело. Даже сейчас, после долгого странствия в соленой воде, на нем достаточно ран, чтобы тот, кто найдет его, какой-нибудь финский рыбак, понял — смерть этому человеку досталась нелегко. Мартин честью служил своему королю и своей стране, он до конца остался верен долгу, ценой даже самой мучительной боли. Теперь Пауэрскорт понял, почему им не удалось узнать, какой смертью умер Мартин, застрелили его или удавили. Шатилов не мог допустить, чтобы в полицейском донесении говорилось, что англичанина запороли до смерти.

Михаил каким-то образом почувствовал, что допрос подходит к концу.

— Что вы собираетесь с ним сделать, лорд Пауэрскорт? С этим… гадом? — Он с презрением кивнул на скулящего в ожидании своего последнего часа Шатилова.