Я хотела уйти в свою комнату, но передумала. С моей стороны было бы верхом легкомыслия оставлять поле боя противнику, иначе Мальчик встретил бы Рунова первым и еще неизвестно что бы про меня наговорил. Наконец Мальчик бросил свои забавы с электронным пультом, остановившись на первой программе, и на экране тут же объявилась очередная говорящая голова, к тому же принадлежащая режиссеру — создателю бездарного шедевра, того самого, в котором я полоскала свою рыжую гриву в прохладной воде, полной тины и лягушек.

Маэстро вещал, закатив глаза и щедро пересыпая свой витиеватый монолог красивыми словечками типа «аура» и «образ». Рядом сидел женоподобный телеведущий, безуспешно пытающийся улучить момент, чтобы вставить собственное мудрое замечание. Каково же было мое удивление, когда он его все-таки вставил, и прозвучало оно следующим образом:

— Извините, что я вас прервал, но меня давно интересует, куда пропала актриса, сыгравшая романтическую героиню? У нее такое необыкновенно тонкое и одновременно чувственное лицо. Она что же, уехала из страны, как и многие другие наши деятели искусства?

Порядком поизносившийся и обрюзгший классик, не моргнув своим заплывшим поросячьим глазом, ответил:

— Да, это необыкновенно талантливая актриса, о судьбе которой я, к сожалению, ничего не знаю. Она так больше никогда и не снималась. Лично для меня это прискорбно, потому что я бы ее еще с удовольствием снял в какой-нибудь из своих картин.

Я так и застыла с открытым ртом: как будто не он года два назад, когда я искала с ним встречи (о чем я немедленно постаралась забыть), не очень вежливо выставил меня с помощью своего ассистента.

А потом замелькали отрывки из эпохальных произведений несравненного мэтра, и я не успела еще ничего сообразить, как мое вызывающе юное живое изображение уже проплывало в лодке среди бутафорских кувшинок. Я бросила быстрый взгляд в сторону Мальчика и выдернула штепсель из розетки. Почему? Тогда это был неосознанный порыв, но позже, проанализировав его, я нашла единственное объяснение своему поступку: боязнь открыть свои слабые стороны Мальчику или, не дай Бог, расчувствоваться перед ним. Да и к чему было давать ему возможность сравнивать нестареющую копию с потускневшим оригиналом?

Мальчик даже дар речи потерял от неожиданности, а потом, очевидно, вспомнив все предшествующие обиды, двинулся на меня, исполненный смертельной обиды и ненависти. Вряд ли его так уж интересовал прерванный мной фрагмент фильма, он просто инстинктивно боролся за собственное место под солнцем.

— Включи, — приказал он, его тон не сулил мне ничего хорошего.

Я мертвой хваткой вцепилась в электрический шнур.

Он попытался вырвать его у меня, рукав моей блузки с треском разорвался, наши непримиримые взгляды скрестились, едва не высекая сноп искр.

— Тварь! — выкрикнул Мальчик. Еще немного, и он бы меня ударил.

Отличное продолжение, кровь ударила мне в голову.

— Ах так? — процедила я. — Ну, хорошо. — И легонько потянула рукав блузки, который разошелся по шву, обнажая плечо.

Мальчик замер с кулаком, занесенным надо мной, и ошалело уставился на прореху и вывалившуюся из нее бретельку бюстгальтера.

— Интересно, что скажет Рунов? Есть два варианта, — спокойно продолжала я, наслаждаясь зрелищем его детской растерянности, — либо ты меня избил, что, впрочем, недалеко от действительности, либо, что еще ужаснее, хотел меня изнасиловать. Ну, что ты предпочитаешь?

Мальчик дышал тяжело, как спринтер, побивший мировой рекорд.

— Он тебе не поверит, — пробормотал он с сомнением.

Бедный Мальчик, науку лицемерия ему еще только предстояло постичь!

— Может, поспорим? — предложила я.