|
Это заявление сыграло большую роль в решении г-на фон Мантёйфеля перейти на другую сторону и поднять флаг принца Прусского. Обладая кое-какими познаниями в новой истории, он знает, что влияние Мазарини пережило Людовика XIII. Он знает также, что Персивал, хотя он в качестве слепого орудия камарильи, известной под именем «друзей короля», и действовал по указке королевы и герцога Йоркского, чем сильно настроил против себя принца-наследника, тем не менее, вопреки интригам и недобрым предчувствиям вигских искателей теплых местечек, сумел войти в милость к регенту (впоследствии Георгу IV) и остаться на своем посту. Именно дезертирство Мантёйфеля и заставило камарилью и поддерживавшую ее юнкерскую партию отступить. В противном случае у принца Прусского остался бы только один выбор: либо удовольствоваться одной лишь вывеской королевской власти, либо обратиться к содействию народа, что было бы несовместимо ни с его собственными принципами, ни с традициями династии Гогенцоллернов. Изворотливость Маптёйфеля избавила его от этой неприятнейшей дилеммы. Удостоит ли он перебежчика благодарности — покажет будущее. Уже один тот факт, что имя Мантёйфеля неразрывно связано с поражением мартовской революции, что он был ответственным редактором прусского coup d'etat [государственного переворота. Ред.] и что поэтому его министерство является живым и постоянным протестом против народной «узурпации», — уже одно это может заставить принца, несмотря на его личную неприязнь, воздержаться от резкого и демонстративного разрыва с этим «Mann der rettenden Tat» [ «человеком спасительного действия». Ред.].
Противоположность характеров принца и короля представляет обычную фамильную черту династии Гогенцоллернов. Комедиант, более или менее предающийся излишествам, более или менее проникнутый богословскими идеями в византийском вкусе, более или менее заигрывающий со средневековым романтизмом, неизменно сменяется на троне другим типом, представляющим мрачное сочетание фельдфебеля, чиновника и школьного учителя. Таков был контраст между Фридрихом I и его сыном Фридрихом-Вильгельмом I, между Фридрихом-Вильгельмом II и Фридрихом-Вильгельмом III, таков и контраст между безобидными, чудачествами Фридриха-Вильгельма IV и прозаической посредственностью нынешнего регента. Сейчас во многих кругах ожидают — и британская пресса усердно распространяет эту точку зрения, — что пришествие к власти регента сразу же повлечет за собой поворот во внешней политике Пруссии в смысле освобождения ее от преобладающего влияния России и большего ее сближения с Англией. Весьма вероятно, что и сам принц-регент тешит себя такого рода идеями. Он, конечно, не забыл оскорбительного обращения Николая на конгрессе в Варшаве с графом Бранденбургом, прусским уполномоченным и близким родственником королевской фамилии, — обращения, которое толкнуло графа на самоубийство. Эта личная обида давала себя чувствовать тем острее, что одновременно Николай заставил Пруссию — и притом самым бесцеремонным образом — уступить требованиям Австрии, согласиться, чтобы австрийская армия прошла к Гамбургу и в Шлезвиг-Гольштейн, и смиренно переносить унижение на глазах у всей Европы. Несколько позже, когда в Англии были опубликованы секретные донесения британского посла в Петербурге, принц, человек, отнюдь не склонный забывать обиды, снова был жестоко уязвлен тем демонстративным пренебрежением, с каким покойный император, обсуждая вероятную позицию великих европейских держав в случае раздела Турецкой империи, не удостоил Пруссию даже упоминания. Как известно, на свидании в Праге принц Прусский, после первых воинственных шагов, реагировал на властную надменность своего московского зятя упорным молчанием. Во время войны с Россией камарилья заподозрила принца в симпатиях к западным союзникам и поэтому установила за ним личный surveillance [надзор. Ред.] и слежку, о чем случайно узнали во время одного скандального процесса в Потсдаме. |
