Благородный лорд отчаянно сопротивлялся этому предложению и сумел его провалить, уверив палату, что «мир может быть обеспечен только в том случае, если палата окажет полное доверие правительству» и отклонит внесенное предложение. Но доводы, которыми он обосновывал свой отказ представить документы, были столь нелепыми и неуклюжими, что сэр Роберт Пиль назвал его, выражаясь на своем парламентском языке, «оратором, прибегающим к совершенно нелогичным аргументам», а его собственный приверженец, полковник Эванс, не мог удержаться от восклицания:
«Речь благородного лорда кажется ему самой неудовлетворительной из всех произнесенных им речей, какие ему когда-либо довелось слышать».
Лорд Пальмерстон старался убедить палату в том, что, согласно уверениям России, Ункяр-Искелесийский договор следует рассматривать «как договор, основанный на взаимности». Эта взаимность состоит якобы в том, что, в случае войны, Дарданеллы должны быть закрыты не только для Англии, но также и для России. Утверждение это уже само по себе неверно; но если даже предположить, что оно верно, то эта взаимность безусловно была бы подобна взаимности англо-ирландской, то есть предоставляла бы все преимущества одной стороне. Ибо для России проход через Дарданеллы является путем, ведущим не в Черное море, а наоборот, из него.
Не будучи в состоянии опровергнуть утверждение г-на Шила, что «последствия Ункяр-Искелесийского договора окажутся такими же, как если бы Порта уступила России Дарданеллы», лорд Пальмерстон признал, что договор закрыл Дарданеллы для британских военных судов и что «по условиям этого договора фактически может быть закрыт доступ в Черное море даже торговым судам» в случае войны между Англией и Россией. Но если правительство будет сохранять «выдержку», если оно «не будет проявлять ненужного недоверия», то есть молчаливо согласится со всеми дальнейшими захватами России, то он
«склонен полагать, что может и не возникнуть случая, когда этот договор должен будет вступить в действие, и что поэтому договор практически останется мертвой буквой». (Палата общин, 17 марта 1834 года.)
Кроме того, утверждает он, «уверения и разъяснения», полученные британским правительством от договаривающихся сторон, в значительной степени побудили правительство отказаться от своих возражений против договора. Таким образом, по мнению Пальмерстона, следует принимать во внимание не статьи Ункяр-Искелесийского договора, но уверения, данные по поводу этих статей Россией, не дела России, а ее слова. Но когда в тот же день его внимание обратили на протест французского поверенного в делах, г-на Лагрене, против Ункяр-Искелесийского договора и на оскорбительные и наглые слова графа Нессельроде, ответившего в «Journal de St.-Petersbourg», что «русский император будет поступать так, как будто заявления, содержащегося в ноте г-на Лагрене, не существовало», тогда благородный лорд отрекся от своих собственных слов и стал развивать противоположную доктрину, заявив, что
«английское правительство при всех обстоятельствах обязано прежде всего принимать во внимание дела иностранных держав, а не слова, которые они в отдельных случаях употребляют по тому или другому поводу».
Таким образом, он то призывает обращаться к словам России, невзирая на ее дела, то призывает обращаться к ее делам, невзирая на ее слова. В 1837 г. он все еще уверял палату, что
«Ункяр-Искелесийский договор является договором между двумя независимыми державами». (Палата общин, 14 декабря 1837 года.)
А десятью годами позже, когда договор давно перестал существовать и благородный лорд только что приготовился играть роль истинно английского министра и «civis romanus sum», он заявил палате напрямик, что
«Ункяр-Искелесийский договор, без сомнения, до известной степени был навязан Турции русским уполномоченным графом Орловым при таких обстоятельствах» (созданных самим же благородным лордом), «которые делали для Турции затруднительным его отклонение… Фактически договор предоставил русскому правительству такую возможность вмешиваться в дела Турции и диктовать ей условия, которая несовместима с независимостью этого государства». |