Пустые, закатившиеся под веки глаза… стремление остаться в одиночестве… Все эти закидоны мне кое-что напомнили.

— Слу-ушай, — прищурился я, — а ты, случайно, не нарк? Ширяешься тут потихоньку, да? Ловишь кайф и не хочешь, чтобы я тебе его обломал? Что пользуешь, приятель, колись: травку? Порошок? Или колеса? И где ты их берешь? В принципе, я согласен на твои условия, кореш… если будешь делиться с Пиццей. — Парень удивленно вздернул брови, и я пояснил: — Кличка у меня такая. Ну, так как насчет поделиться «дурью» с сокамерником?

— О чем вы? — пожал плечами Отказник. — У меня нет никаких наркотиков, если вы это имеете в виду.

Момент складывался удачный, и грех было упускать шанс расколоть этого затворника с первого же захода.

— Да ладно тебе! — небрежно-плавно повел я рукой. — Мне-то ты можешь не заливать. Я ж видел твои зенки, дружок. Самое настоящее ширялово — вот что это такое. А если нет — то как же ты тогда время коротаешь? Ведь в таком шарике от тоски можно свихнуться!

— Вас это не касается, — с вызовом сказал он. — Я же сказал: не обращайте на меня внимания.

Он отвернулся, уткнулся носом в противоположную стену и замер в такой позе, словно внимательно изучал обшивку.

Я попробовал возобновить общение, но парень не откликался. В руках моих возник нездоровый зуд: эх, взять бы, развернуть этого засранца лицом к себе, отхлестать по щекам, наорать как на первоклассника, чтоб знал, что старших надо уважать — и не только в тюремной камере…

Но Кэп мне этого не разрешил, и лучше было забыть про подобные методы воспитания, хотя, на мой взгляд, они-то и есть самые эффективные.

Поэтому я глубоко вздохнул и решил взять тайм-аут, чтобы оглядеться и решить, как мне быть дальше.

Камера Отказника была точно такой же, как моя — шар диаметром пять с половиной метров («М-да, тесновато для двоих будет»), в котором кроме «спецпараши», «душа-умывальника», воронки утилизатора и привязных ремней для сна, больше ничего не наблюдалось. Стены обтянуты прочной обшивкой из особого пластика, смягчающего удары и обогащающего воздух кислородом через миллионы микроскопических каналов-воздуховодов. Экран тут, конечно же, наглухо задраен. Кто не работает, тот ест, но не имеет права на развлечения. Если, конечно, можно считать развлечением просмотр последних новостей с Земли или би-би-эсовского сериала на тему «Жизнь животных». Впрочем, тот, кто провел в этом уютном склепе хотя бы год, рад любой картинке на экране, как малое дитя. Информационный голод мучительнее обычного.

Однако Кулицкий, похоже, не испытывает по этому поводу никаких переживаний. Хотя даже мне, с моим тюремным опытом, трудно представить, как здесь не съехать с катушек. Здесь нет ни звука. Мертвая тишина. Как-то меня угораздило смотреть по телевизору документальный фильм о том, как ученые исследовали способность человека находиться в полной изоляции от окружающей среды с помощью специальной камеры — вроде бы, она называлась сурдокамерой.

Но наш «мешок» переплюнет самую идеальную сурдокамеру. Потому что тут отсутствуют не только звуки и развлечения. Тут нет самого главного — надежды на то, что, рано или поздно, эксперимент закончится, и тогда тебя выпустят, поблагодарят от имени всего человечества и компенсируют перенесенные тяготы и лишения нехилой суммой.

Значит, должны были иметься какие-то веские причины, которые привязывали бы Отказника к шару. Должно было быть что-то, что компенсировало бы ужас перед бездной времени, в которую парню предстоит падать, тоску по воле, отсутствие общения с людьми — пусть даже с убийцами и отъявленными негодяями.

Никакой человек не может без этого, даже если раньше он ни в грош не ставил чужую жизнь.