* * *

Наконец настал час, когда Далята смог побороться за свое счастье – уже не плясками, а делом. Имея за плечами не одно купальское игрище близ Ужа, он знал: вечером, ночью или утром на заре, но дойдет и до этого.

Самый длинный день в году кончался: было еще светло, но белый месяц уже выплыл на сине-голубой свод, намекая, что ночь все-таки придет и уже стоит на пороге неба. За время игрищ парни пригляделись и к девкам, и к их венкам, так что уже знали – где чей. У Зареницы тоже был венок – не такой пышный, как тот, в каком она приехала из лесу, но тоже красивый, пестреющий множеством каких-то цветочков – синих, алых, желтых, Далята не очень в них разбирался. Это девки про каждую травку целое сказание знают, и непременно в нем кто-нибудь кого-нибудь похищает из любви…

Солнечная дева привела свою дружину к реке, встала на песке отмели.

запела она, а все прочие, выстроившись в ряд позади нее, подхватили:

И озирались, будто украдкой, глазами подзадоривая парней не робеть и не теряться.

Многие уж верно делали это не зря. Весь вечер Жировит оттирал от Зареницы прочих женихов, да тем и не было большого толку спорить: Зареница сама во всех играх выбирала Жировита. С него она не сводила глаз, ему прельстительно улыбалась, склоняя голову со светлой косой к худощавому плечу под ярко-красной вздевалкой. По другим отрокам ее светло-голубые глаза скользили равнодушно, надменно: кроме княжьего брата, никто ей не в версту. Коловей, Мышица, другие товарищи, подходя посмотреть, как тут дела, подбадривали Даляту знаками – но что толку в твоей бодрости, когда на тебя даже не глядят?

Направляясь со всеми к реке, Далята еще раз подумал: не так уж горделиво Жировит будет выглядеть, если все же взять его и метнуть в воду. Может, тогда Зареница не будет таращить свои холодные глаза на него одного, а в удивлении откроет рот. Лишь бы случай выпал…

Та румяная, которой Далята рассказывал про войну, тоже обернулась и взглянула на него. Он подмигнул ей в ответ: девка ему нравилась. Она хорошая, добрая. И собой даже попригляднее, чем княжья дочь, порумянее лицом и покруглее в нужных местах. Главное, что веселая. Нынче нигде грустных нет, но в румяной было что-то особенное: какой-то светлый внутренний огонь, так что при одном взгляде на нее делалось тепло. Повезет тому, за кого она выйдет – одним своим присутствием она осветит и согреет всякий дом.

Но себя Далята в этом счастливце не видел. У него нет ни рода, ни печи, ни дома, куда ее вести. Взять за себя он сейчас может только Благожитову дочь, за которой в приданое княжеский посох дают.

А как ее звать, румяную? Даже не спросил…

снова запела Зареница и двинулась прямо в воду.

подхватили остальные, чередой втягиваясь в реку вслед за ней. И правда, будто утки.

Возле камня, торчащего из воды, Зареница сняла с головы венок и пустила его плыть.

начала другая, встав на ее место, и тоже пустила венок по реке.

Одна за другой девы заходили в воду по колено и, встав у камня, пускали венки по воде. Отроки, толпясь на песке, уже не слушали – каждый следил глазами за венком Зареницы, который уплывал первым и был уже дальше всех. Заходить в воду раньше времени было нельзя, и оставалось только изо всех сил напрягать зрение, чтобы не упустить самый главный венок из виду, не потерять среди других, уследить, не тонет ли он, не относит ли его к берегу, на песок, в камыши, под иву…

Как долго поют! Далята беспокойно переминался с ноги на ногу. Как же их много, этих девок! Пока последняя пустит венок, тот первый уже до Припяти доплывет! До Днепра – ищи потом!

Ни одна из них тонуть не собиралась: таким образом девки намекали, что готовы «умереть», чтобы тут же выскочить из светлых вод уже мужней женой, держась за руку своего суженого-спасителя.